Скоро в поле зрения показался Амстердам. Он забыл о своей усталости, о голоде и шагал дальше, вдоль по улице, через Амстердамские мосты, по стороне Веешпер. Ему казалось, что вот только вчера он здесь проходил. Вот он уже и на Гартенштрассе. На углу у Януса еще все висел такой привычный рекламный щит на Доббельманс Каутабак, а чуть выше, как обычно, выглядывала из окошка аптекарского магазина толстая фрау, болтавшая со своей соседкой.
И казалось, что никто-то его не узнает, но пес Мецгера Ван Дам насторожил хвост и исчез. Он этого пса... да, что было, то было, гонял. А в остальном, и это было едва постижимо, никто не узнавал его! И все-таки у него немного щемило сердце.
Здесь был номер пять...
Да, он был и теперь. Дверь, как всегда, открыта, да и свет в лестничном проеме еще все горел.
Какое-то мгновение Тун колебался, потом он торопливо поднялся по лестнице наверх. Наверху, в коридоре, он столкнулся с грузным мужчиной в рабочей одежде. Его рот был скрыт под темной бородой, рукава рубашки были закатаны, обнажая пару крепких рук. Мужчина подозрительно посмотрел на торговые лотки Туна.
- Что вы хотели? - спросил мужчина.
- Фрау Дрибер дома?
- Вы имеете в виду мою жену?
- Вашу жену...? Я... мою мать...
В эту секунду за спиной мужчины открылась дверь и Тун увидел свою мать. Ее волосы, спутанные, свисали на лицо. Она было обратилась к мужчине, но узнала на лестнице Туна и закричала:
- Это, это, это он! Осторожно, муж, он в мгновение ока уведет у тебя из кармана последний пфенниг! На своего отца он набрасывался с топором! Осторожно...
- Заткнись, - сказал ей повелительно мужчина. -Я уж как-нибудь с ним один справлюсь. Заткнись, ты же совсем пьяная!
Он оттеснил ее к двери, потом тоже вошел вовнутрь, и дверь за ними быстро закрылась на замок. С минуту Тун стоял на лестнице как оглушенный, потом он развернулся и вышел из дома. Нерешительно прошел через ворота в маленький задний дворик, где сваленными в кучу лежали грязные бочки и всякого рода старые приборы. Из дома, с третьего этажа до двора доносился шум ссоры.
- Снова тузят друг друга, - пояснила какая-то соседская женщина, которую увидел Тун. - Там, наверху, каждый день гулянка!
Тем временем уже стемнело, и Тун покинул Гар-тенштрассе. На Веершперской стороне ему повезло -какой-то выпивший студент купил несколько шнурков за целый гульден. Это в некоторой степени примирило Туна с жизнью, а на площади Ватерлоо он раздобыл себе ужин и снял постель в постоялом дворе „на целую ночь". Дело в том, что в амстердамских ночлежках постели можно было снимать и на полночи. Именно так поступали лихие ребята, остававшиеся в постели лишь на пару часов, поскольку на остаток ночи они уходили „подзаработать". „Полуночники" или „полусъемщики" с большим пренебрежением относились к „полусъемщикам", как к сосункам, разлеживающимися в постели до утра. Поэтому регулярно обе группы ночлежки устраивали кулачные потасовки.
