Тун попытался маскироваться под коробейника, но полиция очень скоро дала ему понять, что об этом не могло быть и речи. Чтобы он вынужден был обременять себя заурядной работенкой, такой молодой, сильный парень, как он! Остаться в столице и торговать в разнос? Никогда! Быстрей прочь отсюда!
После этого он попробовал в Шевенингене найти выгодное дело на берегу. Он втихаря торговал лакрицей и перцовой мятой. Но несколько дней спустя об этом разнюхали несколько китайцев, которым он создавал конкуренцию, затащили его в ближайшие дюны и заставили там попробовать песку. Спасая жизнь, он бежал через дюны к Гненендалю, пропо-лоскал рот у какого-то ручья, протекавшего вдоль Бенофденхольц.
После некоторых приключений и огорчений Тун прямо через дюны подошел несколько дней спустя к Катвийку. Ярко сверкали звезды, а по другую сторону дюн он слышал шум морского прибоя.
„Жить бы тебе подальше от людей, - разговаривал он сам с собой. - Там, где люди, там и Бог. Здесь все же лучше, на природе. Остается только солнце Бога, а его мне видеть нравится. Это Спаситель. Шеф всегда говорил, что Спаситель пришел именно для людей, а сам не имел своего крова, был таким бездомным, что едва ли имел какой-нибудь камень, на который мог преклонить голову. Да, вот если бы мне Его разок встретить! Великий беспризорник! Может быть, я его еще встречу когда-нибудь на проселочной дороге. Тогда я поприветствую Его, да, Его-то обязательно. А Бога нет. Бог меня не жалеет. Но Сын... это что-то другое. Бог - в этого верят все полицаи!
Он продолжал идти и вечером.
В Катвийке тоже не было ничего хорошего. Окончательно обедневший народ, хоть и плавали в море корабли. Вот уж правильно сказано, что в рыбацких деревнях бесполезно бегать и предлагать товар. Здесь можешь заработать глоток кофе или бутерброд, но денег - даже и не жди! „Люди, фактически, ничего не имели," - подумал Тун и поспешил дальше вдоль берега к Цандворту, а оттуда в Харлем. Но в Харлеме дела у него шли из рук вон плохо. Там люди, подобные ему, постоянно подвергались налетам жестоких китайцев и другой братии, торговавшей нитками, пряжей и письменными принадлежностями.
В конце концов, ему не оставалось ничего другого, как отправиться в Амстердам. Да, Амстердам! Если кто-то обрел здесь однажды свою родину, то как бы он не пытался потом, пусть даже навсегда, уити отсюда, этого не получалось - город снова и снова притягивал к себе. Вот и в Туне возобладало стремление еще раз повидать Амстердам и прошвырнуться по улицам этого города. И там жила мать. Прошло ведь уже более двух лет, как он исчез из города. Может быть, мать уже выселили, и там, на третьем этаже во дворах Гартенштрассе, жили теперь другие. Люди, которые не знали его, не слышали об истории с его отцом, упавшим между бочками и ящиками колониальных товаров.
