- Вот увидишь, теперь он снова будет дурачить нас. Это такая честь, что прямо не знаешь, за что Бог так добр к нам! Его апельсины были вкусными, но что будет теперь - брр!
Гизе продолжал идти молча.
Тогда и Тун поплелся без слов за горбуном в большой зал.
Это было непостижимо! Гизе во время утренней молитвы подпевал! Он стоял с закрытыми глазами, держа в руках книгу песнопений. И он пел - сыны человеческие, как он пел!
Действительно, можно было подумать, что Гизе стал набожным, так полагали мужчины, и Попрыгунчик, стоявший сразу за ним, нашептывал своему соседу на ухо: „Вот обратился так обратился, я вам скажу!"
Тун слышал все это, и у него в душе поднималось сильное недовольство. С каким удовольствием он бы покончил со всем этим и выбросил толстую Библию Шефа за окно! Лишь только прозвучало последнее „аминь", как Тун первым выскочил из зала. Он очень торопился. Но тут Ум Ян схватил его за плечо:
- А порядок наводить, парень?
- Я больше этого не делаю!
- Это не повод для отказа, парень.
Ум Ян пронзительно посмотрел на него, и Тун медленно вернулся в зал и взялся за стулья. Нарочито небрежно он затолкал их в угол. А толстую Библию он грубым движением поставил на ее место на книжной полке. Потом он хлопнул дверью и побежал через двор.
Ночью, в тихой спальной комнате произошло чудо.
Гизе лежал, закутавшись с головой в покрывало, и подсчитывал свои последние гроши. Их хватало как раз для того, чтобы, прикупив у Де Роя еще пару флаконов, снова отправиться по проселочной дороге в большой мир.
Но Гизе боялся, боялся Бога, который таким чудесным образом пришел к нему и уже коснулся своими руками его сердца. А Гизе этого не хотел. Он боролся со своей совестью, выступавшей в качестве его же обвинителя. Нет, ему этого не хотелось. Он хотел смыться, он должен был убежать подальше. Но сначала еще чуть-чуть выпить!
На улице постепенно светлело. Первый проблеск наступающего дня пробивался сквозь блеклые окна. Гизе встал и тихонько оделся. Вокруг него все еще спали. Он юркнул вниз по лестнице, вышел во двор и прошел к открытым воротам. И тут внезапно он встал, как вкопанный. Он стоял и не мог двинуться с места. Перед ним были большие широкие ворота, манившие его с невероятной силой, обещая свободу. И все сильнее рассветало.
Гизе торопливо развернулся и поспешил большими шагами обратно, через двор, вдоль рядов тележек, мимо стопок дров, и вверх по лестнице. В спальне он прямо в одежде бросился на постель, потянул на голову одеяло и попытался молиться. Тоска его сердца становилась невыносимой, и он в конце-концов запричитал: „О Боже, помоги мне! Смилостивься надо мной, грешником! Прости мне мои проклятия и издевки - мою жизнь, полную грехов, - Господи, помоги же мне!"
