бумажный склад или подвал, где хранилось дерево, от чего их переполняла ненависть и злоба. „Наш клуб „Покой" для безбожников", - так они говорили со смехом. Отсюда и название его. Дрис был их избранным президентом. Он знал Библию назубок, потому что раньше, в молодости, как-то работал пропагандистом в одном религиозно-политическом журнале.
Попрыгунчик тоже относился к этому клубу, был принят и Тун, но он был гораздо более спокойным наблюдателем, человеком, подвывающим волкам из кустов, потому что ему не видно места, где пасется олень, из-за слишком густого утреннего тумана. Ну вот, в клуб был принят и Гизе, остряк, умевший сорить шутками как никто другой, певший псалмы под ритм вальса, а „Славься" - под шарманку. Как только Шеф или инспектор отворачивались, за их спинами в столовой начинался дикий танец. Тогда набожный Тойн получал порцию бумажных пулек, а Ума Яна высмеивали, как могли, или просто вышибали из-под него стул. А маленький Пайпи обнаруживал в своем кофе соль или щепотку табаку в миске.
Инспектор все это знал. Он боролся с этим, но через некоторое время все начиналось снова. Однако, когда вечером в спальных комнатах отключали свет, то спектакль начинался снова. Следующим утром „отбросы" как ни в чем не бывало, шли на работу, напевая дрожащими голосами: „Иисус принимает грешников". И если кто-нибудь спрашивал Пайпи, откуда на его гладкой голове появилась шишка, или Тойна, почему его глаз покраснел, то они на этого человека бросали такой беспомощный умоляющий взгляд, что тот уходил в сторону, не задавая дальнейших вопросов.
Несмотря ни на что, вечер за вечером Шеф молился в актовом зале, и утро за утром инспектор стоял там со Словом Божиим в руках. Таким образом сеялись семена, и зерна падали на дорогу и на камни.
Тун с восхищением смотрел на Гизе, который точно знал, что Иисус не рождался и не восходил на небо, потому что Он просто-напросто никогда не жил. Теперь Тун понимал, что его отец был светлой головой, когда говорил, что все христианское есть ничто иное, как набожная чепуха. На самом же деле это было еще хуже, настоящая медвежья ловушка, как считал Тун, ставший теперь злостным насмешником. Он подражал Гизе во всем, и, как ученик, заглядывал ему в рот.
По вечерам, в постели, он слушал Гизе, сорившего остротами, или рассказывавшего, как он при сдаче макулатуры обязательно оставался либо с бутылочкой вина, либо с какой-нибудь другой мелочью. И тогда Тун шепотом посвящал его в то, как воровалась медь из бочки Пайпи, или наверху в пивной у Де Роя можно было остаться без рубашки.
