Полицейские в страхе ожидали казавшегося неминуемым столкновения, когда из-за двери, напротив которой они стояли, раздался рев, на мгновение заглушивший крики Константина. Так могла кричать медведица, потерявшая своих медвежат. Родя, проснувшись, обнаружил себя в полнейшей темноте (лампочка в этой камере перегорела еще пару лет назад).Ничего не понимая и перепугавшись до полусмерти, он издал свой вопль, сотрясший полицейскую управу до самого основания, и, не разбирая дороги, ринулся в сторону тусклого света, сочившегося через зарешеченное оконце. Выбитая дверь погребла под собой полицейских, а Родя, по инерции, протаранил и дверь камеры напротив. Константин, перемахнув через груду барахтавшихся стражей порядка, попытался в прыжке дотянуться до ненавистного капитана, но тот, дико вереща, как перепуганный хомяк, проскользнул мимо рук экс-поручика и кинулся к двери управления. Выбегая из барака, ни капитан, ни кавалергард, не обратили внимания на высокого тощего человека в белом плаще, отброшенного ударом двери к подножию бывшего бюста. При падение этот человек потерял очки и папку с бумагами, белыми листьями усеявшими лестницу полицейской управы.
А херр Фолькофф и Константин направились вниз по Бодалевской, вопя что-то нечленораздельное и, видимо, весьма неприличное. Немногочисленные в это время прохожие в ужасе разбегались с их дороги. Они вихрем пронеслись через базарчик, примостившийся на площадке между Александро-Невским собором и лютеранской кирхой, и врезались в разношерстую толпу, околачивавшуюся на углу улицы великого князя Михаила Александровича и Александро-Невского проспекта с намалеванными на листах фанеры лозунгами и кричавшую о каком-то Шевчуке. Энергично работая кулаками, Григорьев вырвался из толпы, по пути выхватив из чьих-то рук палку, и увидел белую шляпу капитана в десятке метров ниже по проспекту, рядом с двухэтажным каменным зданием аптеки Генца. Херр Фолькофф остановился и сорвал с пояса свое знаменитое лассо. Но руки у него дрожали, и веревка полетела прямо вверх, обмотавшись вокруг древка висевшего над входом в аптеку трехцветного российского флага. Господин Фердинанд Феликсович Генц был известным на весь город русофилом и вывешивал флаг Империи по случаю юбилея любого, мало-мало значимого события в ее истории. Сегодня он отмечал годовщину начала знаменитого Хинганского похода генерала Пепеляева. Увидев, что бросок не удался, капитан попытался убежать, забыв про другой конец лассо, привязанный к его поясу. Рывок сломал древко флагштока, и трехцветный флаг упал к ногам подбегавшего кавалергарда. Даже в минуту ярости экс-поручик не мог позволить себе наступить на русский флаг и резко затормозив, споткнулся, перелетел через флаг и упал на мостовую, выронив палку. Он немедленно вскочил на ноги, но Фолькоф успел выхватить кинжал и, обрубив веревку, кинулся наутек по Каппелевской. Погоня постепенно приближалась к тому месту, где сегодня утром состоялась первая встреча Константина с местной полицией. Капитан выдыхался, беспощадный преследователь неумолимо настигал его. И когда пальцы Константина коснулись черного мундира, его обладатель отчаянно метнулся влево и, перемахнув через бетонный парапет, обрушился на Дубинский парк. Григорьев не последовал за ним. Ярость прошла, отчаянный бег по ижским улицам выветрил остатки ночной пьянки, одновременно возбудив дикий голод. Он огляделся. Слева - грязно-серый бетонный парапет, за которым шелестели зеленой листвой деревья Дубинского парка, где скрылся херр Фолькофф. Теперь оттуда доносились разноголосые крики и шум ломающихся веток. Экс-поручик заметил оброненную капитаном на парапете знаменитую белую шляпу и одним пинком сапога отправил ее вслед за хозяином. Крики с другой стороны усилились, а кавалергард повернул голову направо и увидел возвышавшуюся на другой стороне Каппелевской десятиэтажную "иглу", ярко блестевшую на летнем солнце своими обширными стеклами. Большое панно над входом в здание, изображавшее натягивающего лук красного соболя в зеленом поле, лучше всех вывесок говорило о владельце здания. "Сиборко" - это не государство в государстве, это и есть само государство" - вспомнил Константин слова гвардейского подполковника Романова, блестящего кавалера и весьма остроумного собеседника, сказанные им на том, злополучном для Григорьева, приеме яркой брюнетке - младшей дочке посла Великой Колумбии. Да, а затем поручик кавалергардов, тогда еще без приставки "экс", повернул голову, услышав противный гнусавый голос греческого посланника князя Мавродаки. Прежняя горечь снова затопила сознание Константина. Он сел на бордюр тротуара, обхватив голову руками. Очередной приступ жалости к себе был прерван визгом тормозов и в поле зрения экс-поручика возник кроваво-красный борт спортивной машины с белым силуэтом скачущего песца.
