А потом исчез.
Люсьена вгляделась в переплетение ветвей. За ними рисовались очертания какого-то древнего, поросшего мхом строения.
Арка…
Следом за своей предводительницей отряд направился туда.
* * *
На Иму с утра напало такое вдохновение, что она все не могла остановиться — рисовала, рисовала…
Пепа сидела рядом и глядела ей через плечо. На развороте альбома уже поступили высокие горы с острыми вершинами и висячие сады. И беседки-ротонды. И перголы в косицах роз…
— Это где? — Желтые глазки Пепы разглядывали рисунок с любопытством.
— В моей голове, — призналась Има. — Во сне приснилось. Красиво — вот бы жить там?
Пепа не оценила. Поежилась.
— Была я в подобном месте и, как видишь, ничего хорошего… У духа, что меня обратил, такой же сад был.
Има посмотрела на собеседницу с сожалением и сочувствием.
— Прости. Не думала, что в рисунке прошлое твое угадаю.
— Да, ладно, — Пепа тряхнула огромной башкой, склонилась ниже — к самому Иминому уху. — Я тебе кое-что сказать хочу про твоего друга.
— По Моа?
— Тише… Да. Я боюсь его.
— Моа? Разве он страшный? — Има непонимающе приподняла брови.
— А я, по-твоему, страшная? — Вопросом на вопрос ответила Пепа. Пока ее собеседница раздумывала, как бы ответить так, чтобы было не обидно, она продолжила. — Вот и он такой же, как я. Носом чую.
— Да не похожи вы вроде… — удивилась Има, не понимая, к чему клонится разговор.
— Он такой же, как я, — настойчиво повторила Пепа. — Только у меня зверь снаружи, а у него внутри. Эта магия. Я помню ее — никогда не забуду. Такая же магия… И он не древний — древнее древнего! И в сто раз сильнее… Все то, что случилось с ним — гораздо хуже, чем со мной. Гораздо опаснее. Гораздо страшнее… Меня создал дух, а духи — они знаешь какие умелые? Они вашу магию придумали. Всю магию. Но даже духи не посмели бы взять из земли то, что древнее древнего… То, что родилось еще до рассвета! Они бы никогда не соединили это с человеком…
— Так кто же Моа по-твоему?
— Он…
Их разговор прервал Архо. Спросил:
— Как твои раны, Има? Проходят?
— Да, — Има оглядела покусанную еще там, в герцоговом доме, ладонь. — Пройдут.
* * *
— Моа… Моа…
Голоса шептали во тьме. Он даже не заметил, как провалился в глубокий сон, тяжелый и тревожный. Мрак окутывал все кругом, но он знал, что где-то за плотно сомкнутыми веками, в непостижимой дали теплого дня, солнце купается в золотисто-лиловых тонких облаках, и птицы поют.
Все дальше.
Все тише.
Греза поглощала мысли, топила сознание в мутных деталях полузабытых событий, которые нельзя было собрать во что-то более-менее целое, понятное. Это были чьи-то воспоминания — быть может, самого Моа, а, может, и нет.
