Капитан бросил встревоженный взгляд на стол. Секретное послание покоилось на месте. Он облегченно вздохнул, вышел из-за бюро и, взяв пакет, окинул взглядом комнату, приглядывая место понадежней: «Подальше положишь − поближе возьмешь». Но всё, на чем останавливался его взор, не вызывало у Андрея Сергеевича особого доверия.
И тут на миг огненный ужас озарил разум, перечеркнув передуманное: «А человек ли то был?..»
Последние зыбкие тени уходящего дня ложились на крыши, и сонмом рубиновых углей их осыпал закат. На смену недолгому сумеречью с океана ползла густая пелена мрака.
На северной окраине, что бралась от крепостного вала, вдоль леса лепились дома зверобоев. В этот час избы стояли угрюмо, молчком, укрывшись от мира тяжелыми ставнями, будто щитами.
Из-за сосен, которые терлись замшевой корой о крайние изгороди, показался человек. Левую полу его камзола напряженно топорщила шпага, за поясом сидели пистолеты. Это был прожженный моряк от макушки до пят. Время посеребрило крысиный хвост его косы, пригнуло слегка плечи и изгрызло лицо кривыми дорогами морщин. Через левую бровь к подбородку свинцовой складкой бежал сабельный шрам.
Некоторое время моряк безмолвно стоял у завалившейся ограды, щупая взглядом черное жерло улицы. Слух его различил едва уловимый плач ребенка из дальней избы и вплетавшийся в него, древний как мир, напев матери: «А-а-а…». Совсем рядом, за огородом, испуганно фыркнули лошади: наверное, где-то близко в чаще бродил медведь. Незнакомец поднял руку в перчатке и подал знак. Из темноты вынырнул другой и подошел вплотную. Через плечо у него была перекинута кожаная сума, весьма основательно набитая чем-то тяжелым, на шарлевильском шарфе-поясе висел абордажный нож. Из-под желтой, выгоревшей почти добела косынки на грудь ниспадали намокшие под дождем жидкие каштановые пряди. Широкое, без затей лицо молодого матроса, в жилах которого билась густая, бретонская кровь, расплылось в улыбке, но тут же помрачнело под взглядом попутчика.
− Не будь ослом, Жюльбер, не время болтать! Приготовь факел! − английская речь странно прозвучала для берега, убаюканного с колыбели православным колоколом.
Держась ближе к заборам, они прошли мимо нескольких изб и, не всполошив ни одной собаки, свернули в узкий, как щель, проулок. Одиноко вспыхнул и затрещал факел. Им пришлось еще около часа продираться сквозь лесной молодняк, начинавшийся сразу за огородами. Мокрые холодные ветви царапали лица, а еловый лапник намывал росой сапоги.
