Глухо и безлюдно было окрест. Иногда надрывно ухала сова, и ее крику далеким отголоском вторил чей-то богомерзкий хохот с болот. Тропинка незаметно сбежала в низкий овраг, где печально журчал ручей. В этом месте сапоги тонули выше щиколотки в жирных, влажистых мхах; под каблуками нет-нет, да и потрескивали гнилые опавшие сучья.
Внезапно Жюльбер вскрикнул и будто прирос к земле, выхватив из-за пояса пистолет.
− Какого черта? − прошипел капитан, глядя в позеленевшее лицо своего помощника.
− Там… там… кто-то прошел, Гелль, − стволом пистолета юноша указал на густые заросли справа от себя.
− Ты уверен? − старик взвел курок, в узком прищуре глаз сверкнул серовато-синий огонек.
− Не знаю, но… − француз замолчал.
Где-то далеко опять завыла, заухала, а затем зашлась в безумном хохоте неведомая тварь. Они стояли молча минуту, быть может, более, прежде чем Гелль прохрипел:
− Россия − это страна сатаны. Здесь привидений больше, чем живых людей. Пошли. Только дьявол знает, зачем мы здесь, и никто не остановит нас!
− Золотые слова. Я с тобой, Гелль, − суеверно перекрестившись, Жюльбер поспешил за моряком.
Он до жаркого пота уважал идущего впереди. Полное имя его было Гелль Коллинз из Нью-Джерси. Болтали о нем и его «Горгоне» много на разных берегах разными языками, однако на шею петлю никто так и не накинул. Ловок он был и хитер.
Сам Коллинз любил пошутить:
«Что делать, я родился в шлюпке по другую сторону закона. И, клянусь, любой порт для меня тюрьма».
Капитану перевалило за шестьдесят, и из сего знатного сроку пятьдесят лет было отдано морскому разбою. Жюльбер знавал не хуже иных, какую память вырубил этот старик на берегах трех держав. Его звериные метины помнили и на русских редутах, и на английских пушных факториях, и в испанских пресидиях.
Трюмы его навечно провоняли потом и тленом «черного мяса»44, запахом опиума-сырца и забитого зверья, взятого на борт с разграбленных промысловых стоянок. Гелль всегда делал столь «заманчивые» предложения компаньонам, от которых никто не мог отказаться. Секрет был прост: на ценной бумаге появлялась либо необходимая печать, либо мозги упрямца.
− Эй, − бретонец вздрогнул, услышав голос капитана. −А ну, прибавь ходу, не то мы дотащимся через неделю.
За ручьем лес расправил плечи, заметно погустел и вытянулся. Тропа неожиданно растворилась в разглушье дикой смороды, орешника и волчьей ягоды. Насилу вырвавшись из колючих пут, они очутились на поляне. Посередине, за сиротливым хороводом горьких осин, чернела сокрытая от глаз разбойничья изба. Покосившаяся труба, разбитые ставни, содранная ветром истлевшая дранка. Морщинистые бревна всюду штурмовал изумрудно-голубой лишайник, словно обивая бархатом.
