Ноги уже были в стременах, когда выскочил мужик в кумачовой рубахе:
− Не балуй! Не балу-уй, морской! − рычал он, стаскивая офицера с лошади.
− Пшел вон, скотина! − плетью замахнулся капитан. −На время беру, болван. Не себе − Отечества для!
− Не да-а-ам! Злодырь! Моя, моя Снежина! − задыхаясь от гнева, не унимался мужик. − Скидавай ногу, последнего лишишь, вор! − ногти впились Преображенскому в руку.
Он вскрикнул от боли, пнул со злобой в грудину насевшего мужика. Тот, жалобно охнув, бузнулся под копыта вставшей на дыбы лошади. Андрей Сергеевич круто натянул узду влево. Кобыла вскобенилась, испуганно захрапела, скакнула через распластанного на земле, лишь чудом не раскроив ему чеpеп.
В темном зрачке животного отразился хозяин, по широкому лицу которого катились слезы.
− Перестань выть, ум твой беглый! Дело требует. Дай срок, верну! − прокричал капитан и дал шпоры.
Андрей безжалостно лупцевал кобылу плеткой, забытой хозяином на луке седла.
Рождественская пронеслась пестрой лентой. Лошадь оказалась ретивой ведьмой. Она несла стремительно, широким завидным махом. Плащ парусом хлопал за спиной, ветер вышибал слезу. Преображенский привычным жестом уравнивал меж пальцев вырывающиеся двойные поводья, не давая кобыле излишнюю слабину.
За церковью он окончательно приноровился и слился с нею, ладно чувствуя нервный скок. Трехвостый кнут еще и еще жалил изнуканную Снежину, и обладатель оной радовался, ощущая, как она слушалась его и легко надавала темп. Удила запенились, впереди, за пологим холмом, показалась Буяновка − улица кривая, ни дать ни взять коромысло; известная кулачными боями и пьянством; дома насуплены, ровно с похмелья. Капитан, однако, ничего не зрел, кроме летевшей навстречу земли, обжигающе хлеставшего по лицу гривья и ушей Снежины, будто вырезанных из белого фетра.
За Буяновкой перед глазами открылась широкая, похожая на огненное ущелье Купеческая. Всадник ринулся туда.
«Господи, сколько же их?» − сдерживая храпевшую от огня лошадь, подумал Андрей, глядя на пылавшие дома. Народу на Купеческой было еще более: мужики, бабы, ребятишки, узлы с барахлом; все бежали куда-то, не видя, не слыша друг друга, протискиваясь между телегами, повозками, запряженными лошадьми и быками. Скотина ревела разноголосо и жутко. Мужичье щелкало бичами −грудило ее в одно пятнистое стадо и гнало вниз по улице.
Глухой гул волнами перекатывался над толпой, словно на берегу в час прибоя.
