Шульц пренебрежительно хмыкнул, красноречиво давая понять, что он давно в курсе и что капитан зря приворачивает издали. Андрей улыбнулся и, тряхнув ногтями по темному лаку стола, подмигнул:
− Ну-с, коли знаешь, что не слух это, а быль, − хочу зреть тебя штурманом на «Северном Орле». Жалованье назначу двойное, не в пример торгашам. Это обещаю твердо. Тебе ведомо − ни казны, ни матроса я не обкрадывал. У меня, кроме чести да шпаги, иного нет. Жизнь нас с тобой швартовала под один парус, одну солонину делили… Верно?
Шульц, склонив по-птичьи голову набок, слушал внимчиво, но холодно. Тонкие губы плотно сомкнуты, будто створки мидии. Преображенского давно приманивало поговорить с немцем начистоту, нынче случай такой был:
− Таить от тебя не стану: в море лют без пощады, но без вины кошками не порю, рассудок не теряю… Да ты и так знаешь.
Седая косица Шульца дернулась в знак согласия.
− Знамо дело… Уважаю я ваши порядки, − промолвил он, бросая в бездонный карман кафтана потухшую трубку. Затем уперся широкими, просмоленными ладонями в колени и, сердито крякнув, продолжил: − Судно я ваше, капитан, допрежде еще оглядел, как бабу. Чинная посудина, хоть глаз вырви. Да и матрос форменный, не наши вахляи, это ясно. Никак такие же надежные, как кажутся?
− Даже больше! − с гордостью заявил Андрей.
− Ну-с, а я-то на кой ляд вам тогда? Али в Охотске шкипера перевелись?
− Ну и язва ты, Шульц. Право, брось, не кокетничай! Бьюсь об заклад, ты любого заправского штурмана в кильватере оставишь. Моряк ты донный. Нюх у тебя, как у гончей. Даром, что по воде не бегаешь! − озорно рассмеялся Преображенский, хлопнул его дружески по плечу.
Шульц, положительно польщенный откровенностью капитана, отмахнулся, но в глазах его на миг растаяла суровость.
− Помощником у вас кто? Из служивых?
− А тебе что за задача? Есть тут один на примете. Узнаешь. Шапку ломать не придется, не при шпаге он. Ежели Бог даст да черт не встрянет, жить ладно будем.
− Ой ли, капитан. Знаете, не схож я с людьми…
− А ты на человека-то не глазей, как упырь! − вспылил Андрей. − Оно легче во стократ станет. Постиг?! Живешь бирюком, ровно свет не мил! Тебя в Охотске чуть не за черта принимают.
− А может… я и есть… − мрачно пробасил немец и поднялся со стула. Лицо его вновь стало угрюмым, как чужой берег. Он испытующе буравил взглядом капитана.
Преображенский выдержал, обиды не затаил. Возможно, ему и померещилось, что в серых глазах немца было нечто парализующее, нечеловеческое… возможно.
