— Я сделал это, потому что очень любил ее. Я отдал бы собственную жизнь, чтобы спасти ее, но…
Орланду отвел глаза, потому что на них блестели слезы.
— Но случилось то, что случилось. Твоя мать ушла из жизни без больших страданий. А вот на долю отца достались все мыслимые и немыслимые страдания. Он пережил что-то вроде шока и сумасшествия. Немного оправившись, по собственной воле рассказал обо всем на медицинском совете, и Коллегия врачей на несколько лет отстранила его от медицинской практики. Он не мог оставаться там, где жил, где практиковал, где все его знали … Он уехал, он запил… А его распинали заживо — пациенты, коллеги, собственные дети, которые на коленях должны были бы его благодарить за то, что он совершил…
Лукас низко опустил голову. Только теперь он понял, что не ему быть судьей своему отцу. Кто измерит чашу страдания, которую он выпил? И уже не жгучие слезы гнева, а благодатные слезы любви застилали ему глаза.
— Прости меня, отец! — сказал он. — Теперь … только теперь я понял, что больше всего страданий выпало на твою долю…
Орланду положил руку на плечо сына. Как хорошо было чувствовать рядом с собой это плечо!
— Я страдал, сынок, это верно. Очень страдал. Но если быть честным, то не из-за вас, не из-за коллег… Больнее всего была невосполнимая утрата, То, что я потерял… Смерть твоей мамы… Она была такой молодой, она была такой красавицей, она была первой моей любовью…
Потом он привлек к себе Илду и добавил:
— Много лет я жил один и не в силах был помыслить ни об одной женщине, пока Бог не послал мне вот эту. Она спасла меня, вытащила из черной ямы, и я ее люблю.
— Жизнь есть жизнь, — присоединила свой голос к словам Орланду Илда. Она уже не сердилась, она хотела утешить и обласкать Лукаса, в котором видела сына, — поставим на этом точку. Вам пора примириться окончательно и навсегда. Подайте друг другу руки, отец и сын, обнимите друг друга. Теперь успокоиться и Клара. Теперь вы сможете ей все рассказать. Лижия! — позвала она дочь. — Мне кажется, что мы все заслужили фрукты с мороженым.
Они сидели за уютным столиком, они чувствовали себя семьей, которая преодолела в житейском плавании очередной порог и стала еще крепче.
А Аманда, о которой продолжало болеть материнское сердце? Заблудшая овца, отвергшая благодатный кров семьи?
Аманда же тем временем собиралась вместе с Силвейрой вернуться в Маримбу.
— Отнесите чемоданы в мою машину, — командовал Силвейра. — Мы спустимся через пять минут.
