— Одиннадцать, — поскреб щетину на подбородке данник.
— И в каменоломни? — подался вперед Милдред, нехорошо улыбаясь. — Закон ведь так велит?
— Так, ваша милость, — услужливо подтвердил данник. — Но, коли человек так желает…
— Нет! — побледнев, как выбеленное плотно, выкрикнула жена батрака и едва не выронила дитя из рук. — Не отбирайте кормильца, добрые господа! Я тоже согласна принять наказание! Пусть зачтут ему шесть монет! Смилуйтесь, добрые господа!
Она униженно упала на колени, бездумно баюкая расплакавшееся дитя. Другие дети тоже расхныкались, испуганно хватая мать за ветхий балахон. Батрак, бледный как сама смерть, мял в руках шапку и ожидал своей участи.
— Что ж, я не зверь какой. Раз женщина просит… — милостиво кивнул Милдред и щелкнул пальцами в сторону палача, — приступай.
Толпа односельчан стояла как мертвая — все молчали. Никто не заступился за горемыку, хотя бы за его несчастную жену. Я не стала смотреть, как с бедняги сдирают одежду и заковывают в колодки. Не думая ни о чем, отыскала Энги, вцепилась руками в ремни на его подлатнике и спрятала лицо у него на груди. Энги молча обнял меня и крепче прижал к себе. Когда с площади раздался свист плети и сдавленные крики, смешанные с женским плачем, визгом детишек и дружным оханьем толпы, я с силой прижала к ушам ладони.
Как ни старалась я заглушить жуткие звуки, но, когда настала очередь женщины, ее пронзительные вопли врезались мне в уши. Мое лицо было мокрым от слез, но сделать я ничего не могла — такая же доля могла ждать и меня, если бы не Энги.
Когда звуки стихли, кроме болезненных стонов несчастных батраков и громкого рева их детей, Энги так же молча отстранил меня и утер холодными пальцами слезы на моих щеках. А затем опасливо оглянулся и развернул спиной к себе, еще и подтолкнув слегка между лопаток. Боялся, что люди увидят и болтать о нас станут? Но ведь им будет чем позабавиться, обсуждая сегодняшний день. Я с ненавистью посмотрела на красивое лицо Милдреда и ужаснулась еще больше: его глаза буквально горели нездоровым возбуждением, когда он провожал ими провинившуюся женщину. Бедняжка не могла держаться на ногах, ее под руки волокли прочь слуги из Старого Замка; на грубой нижней рубашке со стороны спины виднелись кровавые полосы.
— Гилль Тильдесон, скорняк, и его семья! — тем временем выкрикнул глашатай, заставив меня вздрогнуть и перевести взгляд.
Имя Гилля до сих пор больно резало по сердцу — мой грех, сколько ни замаливай, так и останется камнем лежать на душе. Сухонькая старушка Линне с дочерью Гридой вышла к столу, опираясь на клюку: ее слегка пошатывало то ли от холода, то ли от перенесенного недавно горя.
