Спорить было бессмысленно: он меня раскусил и твердо намеревался исполнить задуманное. Мне ничего не оставалось, как вернуться в избу, чувствуя, как жгучая обида вперемешку с досадой разъедает душу изнутри. Как мы будем жить с ним дальше, если уже сейчас не можем договориться? Он не считает мои просьбы важными, а я уже готова пойти на ложь ради того, чтобы добиться своего.
Чтобы хоть чем-то себя занять, я принялась за шитье. Но даже тут мне не давала покоя обида: незаконченную свадебную рубашку Энги я затолкала подальше на дно корзины, а сама принялась за тонкую сорочку, которую хотела дошить к собственной брачной ночи.
Обычно при мысли о том, как это будет, у меня краснели уши и румянились щеки, но сегодня я впервые задумалась: а что если мы так и не поладим? Ведь жизнь долгая, не только поцелуями и объятиями полнится; достанет на нашу долю и горьких обид, и непримиримых ссор, и невысказанной правды… А если дети пойдут?
Громкие удары топора снаружи прекратились. Вскоре скрипнула наружная дверь, а за ней и внутренняя. Энги потоптался у порога, разуваясь, вымыл у рукомойника руки, лицо и шею, а затем присел рядом со мной. Я не подняла на него глаз, сосредоточившись на том, чтобы не уколоть иглой слегка подрагивающие пальцы.
— Илва. Пойми, я не могу иначе. Я должен быть со всеми, иначе какой из меня мужик, что за юбкой бабы станет прятаться? Мы должны защищать свою деревню. Своих женщин. Своих детей. Ты понимаешь?
Я думала иначе, но злить его лишний раз тоже не хотелось. Стоило бы кивнуть, будто бы уступая, но и тут я не хотела лгать больше, чем следовало. Энги, похоже, почувствовал это и продолжил, легонько толкнув меня плечом в плечо:
— Вчера была коза, сегодня корова, а если завтра волки утащат какого из мальцов Бьорна? Что ты тогда скажешь?
Я в страхе опустила шитье и посмотрела ему в глаза:
— Этого не будет. Они не посмели бы…
— Ты наивная, как и моя мать. Думаешь, что волки как люди… Но они не такие. Это дикие звери, Илва.
— Дикие звери, — кивнула я. — Вспомни, как поступили люди с твоей матерью? Как поступил с нею твой отец? Как поступил Милдред с Бьорном? А с Мирой? Звери, говоришь?
Темная зелень в широко раскрытых глазах Энги стала еще темнее: я знала, что мои слова о матери ранят его глубоко, и ненавидела себя за это. Но остановиться не могла.
— А волки… не оставили меня в беде. Защитили от разбойников. Даже тебя, неразумного, пощадили, когда я попросила! Они бы никого не тронули… они… Как ты не понимаешь?
