– Конечно… Я передам, – сказала Мария, забирая документы и подарок. В её голосе прозвучало сочувствие: кажется, она не поверила мне, но пожалела.
Праздничный ужин накрыли в общей гостиной главного корпуса. За длинным столом, украшенным по центру ёлочными композициями из живых сосновых веток с гирляндами и стеклянными шарами, собрался персонал и оставшиеся пациенты обоих отделений. Старшая медсестра предусмотрительно посадила меня и Лиз по разные его концы, ещё и на одной и той же стороне, так чтобы я вообще не смог увидеть её из-за голов сидящих между нами людей. Повара «Голубого Леса» превзошли самих себя, приготовив к сочельнику потрясающее фондю, но даже пряный аромат белого вина и мускатного ореха не смогли пробудить во мне аппетита, достойного этого вкуснейшего блюда. Весь вечер я ловил малейшие движения на дальнем конце стола, чтобы хоть краем глаза увидеть Лиз, но мне пришлось довольствоваться лишь созерцанием изящных кистей её рук, которые изредка тянулись к какому-нибудь блюду или поднимали бокал с водой. Я не видел её лица, но чувствовал, что она сама иногда смотрит на меня сквозь всех разделяющих нас пациентов и их медсестёр.
Больных увели в десять вечера, как полагалось по распорядку, сразу же после рождественского пирога. Лиз, будто нарочно, окружили другие пациенты и сопровождавшие их медсёстры, и мне так и не удалось встретиться с ней взглядом, но я заметил, как же стало ей велико её прекрасное кремовое платье – она очень сильно похудела. Внезапно Лиз сама обернулась, словно ища кого-то глазами. Наши взгляды встретились, и я понял, что искала она именно меня. На полсекунды я почувствовал себя невероятно счастливым, пока вычурный чепец Анны, вновь не загородил её от меня. Ничего Лиз, продержись ещё немного, скоро я избавлю тебя от Аламеды, подумал я, глядя ей вслед.
Все разошлись, прислуга убрала гостиную от остатков недавнего пиршества. Я сидел в одном из кресел, составленных вокруг камина, и пил бренди с мистером Бейтсом. На столике перед нами стояла початая бутылка. Отец Патрика лично приехал в клинику, чтобы отвезти сына домой на Рождество, но тот наотрез отказался. Холёное, с аккуратной густой бородой лицо железнодорожного магната, его безупречный костюм и аристократические манеры выдавали в нём очень состоятельного человека и крупного дельца, не привыкшего к уступкам. Бейтс несколько дней ругался с сыном, но так и не смог уговорить его на поездку.
