Кира вспомнила тот вечер в кафе, когда чуть не поругалась с подругами, с пеной у рта отстаивая доброе имя Гринберга. Почему они видели то, что не видела она? Конечно, они не могли знать о его махинациях, но что-то ведь в его личности, глазах и манере общения их насторожило? Почему же она видела только нимб над его головой?
А Жак и остальные почти тысяча человек, которые работают на него? Несут ему, как неутомимые муравьи, свой труд на подносе слепого восхищения и обожания.
А служение идее? Черт с ним, Давидом. Пусть он будет последним подонком, не жалко. Но кому, чему теперь служить ей, чьими идеями восхищаться? «Плевать на него – верните мне веру в возможность лучшей участи для всех нас».
Кира всегда считала себя хорошо разбирающейся в людях, снисходительно давала советы младшим коллегам или подругам, которые часто обращались к ней с просьбами расшифровать «что же он хочет на самом деле» либо «почему этот придурок не звонит»… Очень болезненно признаваться себе в том, что ты «полная дура».
Кира уничижала себя, препарируя свое самолюбие полдня, а к обеду почти убедила себя в том, что она полное ничтожество. Как ни парадоксально, но она почти забыла о Давиде. И даже не думала о том, что ее идеалы теперь невоплотимы, что CO>2 будет продолжать уничтожать планету, нефтяники – богатеть, а дети в Африке – болеть. О каком подвиге может идти речь, когда задето самолюбие?
Вероятно, поэтому, когда Максим неожиданно вошел в комнату и застыл в удивлении, она, не растерявшись, соврала: все в порядке, просто соринка в глаз попала. Ей даже удалось уверять его в этом весь вечер. Кира считала, что сильно оступилась, став для себя самой образцом недальновидности и глупости, а признаться в таком глобальном своем несовершенстве она не могла. Могла в шутку, с присущим ей естественным кокетством посмеяться над своим большим носом, костлявыми пальцами или над тем, что поставила на плиту пустую кастрюлю и ушла. Но признать интеллектуальную импотенцию она была не в силах.
До вылета в Лондон оставалось пять дней, и единственное, о чем мечтала Кира, – это побыть оставшееся время в полном одиночестве.
Кира стала охранять информацию о махинациях Гринберга, как Кащей свои сокровища: чахла и упивалась ими. Даже восхищалась – как вообще возможно такое провернуть!
Она хорошо себя знала. Ей нужно было ровно четыре дня – ни больше, ни меньше, чтобы дойти до дна болезненного разочарования и начать подниматься наверх. И хотя моральное напряжение спустя эти дни спало, она по-прежнему не знала, что делать. Взяла телефон и стала медленно прокручивать телефонные контакты, начиная с «А». Позвонила Наталье Алексеевне. Все, что ей было нужно, это беспристрастный совет хорошего человека. Чтобы можно было выложить ему все, как попутчику в поезде.
