Погорельцы на полюсе | страница 2



Крик, страшный и непонятный, выбросил меня из спального мешка. Сунув ноги в унты и набросив меховую куртку, наталкиваясь на вскакивающих в тревоге товарищей, я выскочил из палатки. Ослепленный потоками яркого солнца и отраженным блеском изломов льда, какое-то время я стоял с закрытыми глазами, силясь понять, что же случилось? Когда же глаза несколько свыклись с бешеными каскадами света и я увидел льдину, то оцепенел от ужаса. Метрах в ста впереди, там, где стоял закрепленный ледовыми якорями самолет, на фоне белых льдов и синей эмали неба с гулом крутилось вишневое пламя, переходя выше в черный столб дыма. Огонь охватил почти весь самолет, не затронув пока только правое крыло и носовую часть фюзеляжа.

«Аварийная рация под штурманским столом сгорит, всему конец!». Меня обдало словно жаром, и я ринулся к уцелевшему крылу самолета.

— Стой! Назад! Сейчас взорвется! — неслись за мной крики начальника Главсевморпути Кузнецова и товарищей. Но я уже был на крыле и, выбив ногой иллюминатор штурманской рубки, нырнул в заполненную дымом темноту. Нащупал под столом ящик с рацией, выбросил его на лед и сам скатился следом. Откашливаясь и протирая слезящиеся глаза, встал на ноги, чтобы оттащить подальше спасенную радиостанцию. В это время из выбитого иллюминатора вырвался столб огня и тут же охватил правое крыло...

— Сюда! Скорее за торосы!— услышал я голос Ивана Черевичного. Бросился и тут же замер. Впереди на льду лежал раскрытый ящик, а рядом на коленях стоял кинооператор Трояновский и торопливо снимал объятый пламенем самолет.

— А рация, рация где?! — исступленно крикнул я, тупо глядя на только что спасенный ящик.

— Вы спасли мою кинокамеру! Спасибо, флагштурман! Это же будут кадры века! — крикнул в ответ Трояновский.

— Камеру? Какую камеру? — бессвязно лепетал я, усевшись на лед рядом с ним. Все вдруг стало чужим и безразличным, словно в бездарном и скучном фильме.

— Давай за торосы. Сейчас начнут взрываться бензобаки и газ,— услышал я голос Черевичного, который толкал нас от самолета.

За высокой грядой торосов находился весь экипаж. Растерянные и подавленные, все, как завороженные, смотрели на объятый пламенем самолет.

— Почему не выполнили мой приказ не лезть в самолет? Это сумасшествие, а не геройство,— сухо сказал Кузнецов, поджимая левую ногу, на которой не было унты.

— Там в штурманской хранилась аварийная рация. Я не хотел, чтобы мы оказались в положении экипажа Леваневского. А ящик с рацией по габаритам точь-в-точь, как ящик кинокамеры, и я выбросил его вместо радиостанции! — резко ответил я.