Простецы рассказывают, что у магов — простите, малефиков — свищ в душе, пробоина в высшие миры, из которой хлещет — или сочится — божественная благодать, энергия творения, истинная форма абсолюта, канденций, поток шефа, мезла — его по-разному называют. Что вместо того, чтобы двигаться положенным путем, от сефиры к сефире, постепенно реализуя свой потенциал и материализуясь в предназначенные формы, канденций попадает в плен злой воли малефиков, и те воплощают его к своей корысти во что заблагорассудится. И тем препятствуют исполнению божественного замысла и извращают его.
А изготовление артефактов божественному замыслу не препятствует и ничего не извращает, так как в артефактах используется конечный продукт, овеществленный абсолют.
Теоретически мага распознать очень просто, и любой, обученный видеть ауры, увидит и эманации избыточного канденция, потому что избыток, у кого больше, у кого меньше, есть всегда. А обучить видеть ауры можно даже простеца. Но это в теории. На практике редко когда маг позволяет своему канденцию бессмысленно расточаться вовне, позволяя случаю играть с ним. Это не только глупо, но и просто опасно. Даже маленькие дети интуитивно научаются так или иначе использовать канденций — просто своим желанием улучшить или изменить что-то. Очень, очень часто канденций питает простенький шарм или харизму — любой ребенок жаждет, чтобы его любили и хвалили.
Так что, скорее всего, следует не ауры у детей рассматривать — рассматривание и так ничего не выявило — а проверить сперва лидеров и любимцев.
Ну, или искать осведомителя среди взрослых. А также помнить, что осведомитель мог ошибиться, и никакого маленького малефика в школе нет.
И не забывать, что Беласко может быть прав, и пришедшее по старым каналам письмо — просто крючок с наживкой, на который невозможно не клюнуть.
Падре Кресенте обходил жилой корпус, Лео — учебный, и в галерейке, соединявшей эти два здания на уровне третьего этажа, они, по идее, должны пересечься и поменяться местами.
В учебном корпусе было тихо, по ногам сквозило, пахло сыростью, пылью и мастикой, которой натирали пол прямо поверх въевшейся грязи. Только ветер тряс стекла и сонно гудели еле теплые батареи. Днем здесь царил шум, в коридорах звучали голоса — поэтому Лео казалось, что ночное пространство будто бы еще наполнено отзвуками, только неслышимыми.
Тонкие волоски на шее вдруг встали дыбом, а по загривку и рукам побежали мурашки. Он услышал голоса наяву.
