– Просто ты нам не доверяешь, – заканчивает за неё Мишель. – Я, как бы, это понимаю. – Это больно, но я действительно понимаю. – Ты ведь совсем не помнишь того, что сделало нас подругами.
– Я помню только, что ты жутко меня раздражала, – морщится Мари. – Я считала тебя отпетой стервой.
– Да, – слабо улыбается Мишель, не замечая, что её глаза наполняются слезами. – Я в курсе, ты как-то мне об этом сказала. А потом ты добавила, что я стала для тебя одним из самых близких людей. – Марикета смотрит на неё так, словно впервые увидела. – Ну а я, – продолжает Мишель, и слёзы катятся по её щекам, оставляя дорожки туши, – так никогда и не сказала тебе, что чувствую то же самое.
Молчание давит на обеих, как душный воздух в столовой.
– Однажды у нас получилось, – задумчиво произносит Мари, когда пауза затягивается. – Может быть… Как ты думаешь… Могло бы получиться снова?
С губ Мишель срывается вздох облегчения, когда она поспешно вытирает слёзы.
– Ты бы получше запомнила эту мысль, Мари.
В этот момент Марикета как будто помимо воли переводит взгляд на стеклянную дверь на веранду.
Джейк нервно расхаживает туда-сюда, хлопая себя по карманам и извлекая на свет пачку сигарет и зажигалку. Закуривает под недовольным взглядом Шона, который тут же, впрочем, забирает со столика у бассейна пепельницу и отдаёт её Джейку.
– Ты должен быть терпеливым, Маккензи, – увещевает Шон. – Ей сейчас очень тяжело.
– Да знаю я, – Джейк выдыхает струю дыма, – знаю. Но…
– Я понимаю, – продолжает Шон. – Это она и будто бы не она. Друг, я не могу даже представить, каково сейчас тебе, но ей-то ещё хуже. Она не помнит ничего о произошедшем, для неё куда-то пропали пять лет жизни, и к тому же она окружена чужаками…
– Я её хренов муж! – шипит Джейк.
– Ты был её мужем, – осторожно поправляет его Шон. – Теперь ты для неё всего лишь незнакомец.
– Что мне делать, Кэп? – после паузы спрашивает Джейк. – Я… Блядь, я не знаю. Она… Я хочу ей помочь, я хочу, мать его, сделать всё, чтобы ей сейчас не было страшно и плохо, но просто не могу даже воспринимать её, как мою Марикету. Но, помогите мне, боги. Как я хочу, чтобы это была она!
Наверное, немного позже наступит момент, когда Маккензи будет винить себя за чрезмерно длинный язык и излишнюю откровенность, но сейчас ему кажется, что башка лопнет, если он не поговорит об этом хоть с кем-нибудь.
Тогда, пять лет назад, именно Марикета была тем человеком, кому бы он смог рассказать все свои тревоги. Когда её не стало, он отдалился от всех, даже от Майка, который чересчур настойчиво лез к нему, пытаясь вытащить из того дерьма, в котором он оказался; а после Ла-Уэрты как-то само собой получилось, что к Майку довеском шла Рипли, а уж через Рипли – все остальные. Так что пришлось обрубить концы, чтобы только его не сводили с ума этой бесконечной жалостью, этим ненужным сочувствием – всем тем, что убивало его изнутри не меньше, чем тот факт, что его жена исчезла.
