Жомини да Жомини, а об водке ни полслова
Брат Рувим, брат Веня, как мне вас не хватает. Я ведь придумал вас для того только, чтобы время от времени чем-то делиться (Боже упаси, ничего ценного — стишки, анекдоты, то-се). Ну и от вас набраться мудрости. Не так уж много времени прошло, а тоскую. Свидимся ли еще — не все же наказаны пыльным, дурно пахнущим, туповатым, неряшливым долгожительством, вроде бы незваным, но и негонимым. Вот сидит кривогубый ехидный Веня и снисходительно, кивком, велит одышливому Рувимчику — наливай, мол, кончай пыхтеть, шлимазл, или ты уже думаешь, что это твое похрипывание — любви раскаленные вздохи, о которых так славно писал Гарик Губерман? Чу! Жрица Солнца к нам сюда явилась. Садись, Виталик, озари светом своей мудрости унылый наш симпосиум. И я сажусь, и мне наливают, и я озаряю...
Нас сроднили еще и бабушки. Как-то раз на том же одесском пляже зашла о них речь. Я вспомнил скорее ласковую ругань бабы Жени — газлен (разбойник), мешугинер (перевод не требуется), а между Веней и Рувимом разыгрался спор, чья бабуля ругалась круче.
— Знаешь, как Лия Михайловна на малаховском рынке — мы тогда в Москве жили, летом на дачу выезжали — крыла торговку зеленью за вялый укроп? Ди фис золн дир динэн нор аф рэматэс, вот что она говорила, чтоб ноги тебе служили только для ревматизма.
— Слабовато, — замечал Рувим. — Если столяр Боря криво сколачивал кухонную полку или стекольщик Миша норовил всучить ей не одно цельное, а составное стекло, моя Елена Ароновна вопила на весь коридор: Зол дайн мойл зих кейнмол ништ фармахн ун дайнер интнен — кейнмол зих ништ эфэнэн, чтоб твой рот никогда не закрывался, а задний проход никогда не открывался. И это не самое сильное ее высказывание. Участковому, к примеру, она пожелала: Золст вэрн а ванц ин пэтлюрэс матрац ун пэйгерн фун зайн хазэршер блут — чтоб ты стал клопом в матраце Петлюры и сдох от его подлой крови.
— Я еще такое помню: Золст вэрн азой райх, аз дайн алмонэс ман зол зих кейнмол нит зоргн вэгн парносэ — чтоб ты так разбогател, что новый муж твоей вдовы никогда бы не заботился о заработке.
— Слишком изысканно. А вот энергично и кратко, как гвоздь вбить: Золст лэйбм, обэр ништ ланг — чтоб ты жил, но недолго.
В тот раз Веня признал свое поражение.
Море тем временем набрало силу и впало в состояние между новой избой и столбовым дворянством. К нам подбежала припляжная собака по кличке Энурез, известная ласковым нравом, слизнула с ладони Вени шматок сала и побежала по своим делам. Ах, собаки, лошади, куропатки, олени... Или, скажем, ежи. Да, ежи. Меня всегда занимала разгадка тайны — как любят ежи, или, говоря научно, — как они спариваются. Больно же... Вынув трубку изо рта: «Любовь побеждает боль». А из всего великого Есенина остались в душе совместный с Джимом лай на луну, золотозвездные слезы суки, краюха хлеба, разделенная со старым слепым псом, решительный отказ лупить по голове меньших братьев, ведомая — по ветряному свею — на убой корова, да еще как жеребенок бежал за паровозом:
