Спартака^ думали лишь о потребностях данного
24
момента, и никто не пытался создавать общий
новый порядок античного жизненного строя. Все
же три великие революции Европы ставят во-
прос о власти: должна ли воля личности подчи-
ниться коллективной воле или наоборот? И при
этом каждый из трех западных народов твердо
намерен всему свету навязать свое решение.
Английский инстинкт привел к решению:
власть принадлежит личности. Свободная борь-
ба индивидуальностей, торжество сильного, ли-
берализм, неравенство. Не нужно больше госу-
дарства. Если каждый борется за себя, то в по-
следнем итоге это идет на пользу всем.
Французский инстинкт решает: власть не
принадлежит никому. Никакого подчинения и,
следовательно, никакого порядка. Не государст-
во, а ничто: равенство всех, идеальный анар-
хизм, на практике (1799, 1851,1871,1918) жиз-
неспособность целого сохраняется только благо-
даря деспотизму генералов или президентов.
И то и другое называется демократией,
но в совершенно разном значении этого слова.
О классовой борьбе в марксистском смысле
здесь нет и речи. Английская революция, вы-
двинувшая тип независимого, только перед са-
мим собой ответственного частного лица, была
вообще направлена не против сословий, а про-
тив государства. Государство было упразднено,
как в светском, так и в духовном отношении,
на его место стали те преимущества, кото-
рые предоставляло островное положение. Со-
словия существуют и поныне, всеми уважае-
мые, инстинктивно признаваемые и рабочими.
Одна лишь французская революция представ-
25
ляет <борьбу классов>, но не хозяйственных
классов, а различающихся по своему общест-
венному положению групп. Малочисленное со-
словие привилегированных поглощается одно-
родной народной массой - буржуазией.
Немецкая же революция возникла из теории.
Немецкий, точнее, прусский инстинкт гово-
рил: власть принадлежит целому. Отдельное
лицо ему служит. Целое суверенно. Король -
только первый слуга своего государства (Фрид-
рих Великий). Каждому отводится предназна-
ченное ему место. Приказывают и повинуются.
Все это, начиная с XVIII века, и есть авторитар-
ный социализм, по своему существу чуждый
либерализму и антидемократичный, поскольку
речь идет об английском либерализме и фран-
цузской демократии. Точно также ясно, что
прусский инстинкт враждебен революции. При-
способление этого организма, проникнутого ду-
хом XVIII века, к духу XX века составляло за-
дание организаторов, задание, которое в сов-
сем ином, специфически прусском, смысле
