Алкмена[7], погруженная в неописуемую растерянность, больше не помнит, кто ее супруг, и хоть их нельзя окончательно спутать, в мыслях я беспрестанно принимаю одного за другого, со смущающим меня бесстыдством.
Единственный уступил место второму — тоже обладателю чудодейственного копья. Филипп оказался способным на то же, что и Ришар; возможно, он даже лучше и красивее.
С венцом стыда на челе, я не упоминаю о своих вывернутых внутренностях — взбудораженных, вздутых, кипящих, переполненных, раздраженных и беспокойных, словно я произвел на свет Дракона или Геракла.
Кто же их отец?
Разумеется, Зевс.
Вы же видите, я смеюсь.
Конечно, теперь лицо Филиппа преследует меня гораздо чаще, чем лицо Ришара. Спросонок я тотчас замечаю, как оно склоняется надо мной, похожее на одну из тех каменных фигур, о которых я говорил, но живое и измученное его шпорой. Мое желание уже уносит меня галопом в его больших белых руках, поддерживающих меня, точно сбрую. Да о чем я говорю? Никто не умеет играть в Кентавра лучше нас двоих.
Трагедия сменяется комедией, и с этого момента я больше не могу воспринимать нас обоих всерьез, выше определенного уровня серьезности, — и плевать на последствия! Как только страсть уступит место любопытству, мне будет гораздо проще отказаться от того и другого, нежели от чего-то одного.
Жить — значит беспрестанно нарываться на худшие неприятности, при этом ловко избегая их. Едва отвлекся, оступился — и ты погиб. Если ты внимателен, то обойдешь ловушку, а если бдителен, продвинешься далеко.
Порой я задаюсь вопросом: быть может, этот Филипп — Всадник Апокалипсиса с гравюры Дюрера? Ведь на нем такая же бесстрастная маска, а в доспехах он был бы еще больше похож, чем голый.
В тот миг, когда он заявил, что отдастся мне, я посмотрел на него: о, эта недовольная гримаса! Мертвенная бледность растеклась вокруг трепещущих ноздрей, а губы искривились, позеленев, точно завитки расплавленной бронзовой вазы. Его глаза затуманились от слез, а крик выражал лишь боль.
Никогда еще лицо не заполняло мой взгляд настолько исчерпывающе — буквально до краев! Там совершенно не осталось места, и что бы я ни делал, вижу только его. Больше ничего не стирается.
Некий молодой Антонен Арто с более крепким фундаментом, ржавым железным скелетом, голубыми стальными мышцами, прорисовывающимися под тонкой кожей. Профиль мужественнее, чем фас — благодаря выдающемуся вперед и загнутому вверх подбородку, перечеркнутому ямочкой.
