Но с чего я вдруг закусил удила? Разве я не получал от него все что хотел, почти сразу, стоило мне захотеть?
Пора образумиться. Эта авантюра имела смысл только на время путешествия. X. был моим предсмертным причастием. Теперь — иные берега, иные страны. Теперь я, в свою очередь, повернусь к нему спиной — и может быть, если он выдержит это испытание, он еще не раз будет пытаться поймать мой взгляд; на всей земле он не найдет человека, который примет его так, как это сделал я; если он поймет, что утратил, он будет на краю могилы от отчаяния и сожаления — приговоренный мной, сам того не зная, к своего рода изгнанию.
Если я говорю о нем, значит, он не умер для меня. Страсть все еще живет во мне, хотя и притворяясь несуществующей. Гилас уже спустился к ручью, но по-прежнему несет амфору на плече. Он еще не переступил смертельную черту; несколько шагов отделяют его от нее. Ревнивая Медея еще не убила своих детей. Все это пока только носится в воздухе, предчувствуется, но роковое предначертание должно свершиться. К тому же моя губа, которую я вчера сильно поранил во время бритья, все время болит… И сон не приходит ко мне… Половина первого ночи. Только время от времени я, кажется, ненадолго проваливаюсь в забытье, но лишь для того, чтобы с криком очнуться; едва заснув, я вижу во сне, что я умер, и этот ужас смерти всякий раз меня пробуждает.
Встречи «всех со всеми» — самое тяжелое испытание для того, кто привык к встречам один на один.
Рука, столь драгоценная для вас, в одно мгновение сталкивает вас в бездну, в небытие! Но неужели я не дал ему всей полноты власти надо мной? Неужели он может почувствовать себя свободным, лишь ненадолго избавившись от меня? Но я все еще надеюсь, что Судьба не на его стороне. Если это не так, я готов его простить. Но если он действует самостоятельно, я укушу его за руку, чтобы привести в ярость.
Избавиться от меня с такой небрежностью — после того как я встретил его с такой радостью? Ни разу на протяжении двух недель я не отказывал ему ни в чем — и вот, когда я в первый раз о чем-то попросил, всего о каких-то пяти минутах, он ответил:
— Слишком поздно.
Эти слова — как приговор Судьбы, как предписание обстоятельств. Мне кажется, что их произносит не он, а какой-то могущественный подземный бог, и означают они не то, что кажется на первый взгляд, а нечто иное — что все кончено; что завтра утром занавес поднимется уже над другим миром; что Z. это Z. и Z. — это могила; что первая, интимная часть этого путешествия закончена; что отныне кругом будет полно народу: больше места для поэзии. Изыди, волшебство — уже слишком поздно.
