Шевелюра была роскошная, до самых коленок. При каждом взмахе ножниц мадмуазель Азаис повторяла про себя, что начинается новая жизнь. Это означало для нее всего лишь некоторое отстранение от повелений и обрядов мадам Картье, шаткую и в то же время решительную независимость, позволявшую одеваться по-своему, и свободу ставить вазу справа или слева на комод в своей комнате. Парикмахер, купивший у нее волосы, заплатил ровно столько, чтобы хватило на шляпку.
В конторе все ухмылялись у нее за спиной, и она это смутно чувствовала. Глухонемая враждебность, смешанная с запахом трафаретов и бумажного хлама, была неотъемлемой чертой этого жестко-мягкого мирка под зелеными фарфоровыми абажурами. Дамы из ассоциации мирян недовольно надули свои постные физиономии. Ну а мадам Картье мгновенно отреагировала:
— Как мне это не нравится! Мне это совсем не нравится, Констанс. Вы могли бы спросить о моем мнении.
— Как раз наоборот…
— Что вы сказали? Как раз наоборот!..
Мадмуазель Азаис, мывшая посуду, ничего не ответила. Избавившись от бремени своей шевелюры, она ощущала новую легкость и словно выпархивала в открытое окно.
— Вы же понимаете, что это в некотором роде акт неповиновения!
— Вы ничего мне не запрещали.
— Вы ни о чем меня спрашивали.
— Мне кажется, мои волосы принадлежат только мне.
Стакан выскользнул у нее из рук и разбился на полу, а мадам Жозефина Картье воспользовалась случаем и, пронзительно закричав, сделала несколько ехидных намеков на непомерные расходы, а также изрядное христианское милосердие, не оплаченное взаимностью. Мадмуазель Констанс Азаис отделалась молчанием.
Теперь, когда больше не нужно было ежедневно укладывать неуклюжими руками прическу, она могла поваляться в постели подольше — преступный соблазн по мнению мадам Картье. Но эта новая свобода не помешала раскрытию долгое время таившихся неврозов, и вот однажды, услышав о том, что воды Изера наполнились кровью, мадмуазель Азаис упала в обморок, или, возможно, просто притворилась. Как-то ночью она встала и сомнамбулой стала блуждать по дому, пока не добралась до чердака, где с криком проснулась. Вскоре она уже каждый вечер слышала шаги в аттике: мадам Картье тоже их слышала и, не понимая что к чему, возложила ответственность за эти странные звуки на свою воспитанницу.
Однорукий любовник Леонтины приходил все так же регулярно, но тушеную говядину с овощами сменил картофельный суп. Запах стал мягче. Из-за плохого отопления на внутренних стенах «Селены» вздулись от сырости пузыри. Когда кончится война, говорила Жозефина Картье, собственник должен будет сделать в комнатах ремонт, но Жоашен Супе возражал, что это дело рук самих жильцов.
