Какая выпивка, какие шлюхи? Пять или шесть сотен. Вот, сколько стоит взятка писарю, чтобы его дом не отобрали. Все, что он заработал — едва ли десятина, иначе скоро его выкинут на улицу, прижимать к пузу лохмотья и подбирать объедки.
Квадим думал об этом и вяло жевал черствую лепешку с пожелтевшим горьким сыром. Оказывается, за дни в скалах он опять отвык от вони трущоб. Через три дома рыбак подкармливал костер козьим навозом, но запах проникал даже сюда. Так, может, ну его? Дались ему эти четыре стены. Из тридцати с лишним лет Квадим десять прожил в треклятой хибаре. И все тридцать — в нищете.
Страну Царя Царей он покинул в трюме, скрываясь от торговцев черным дурманом, которым перешел дорогу. Ночью его нашли, и Квадим проснулся оттого, что его пнули, а затем за волосы поволокли к свету одинокого фонаря, что горел меж бочек и кувшинов в человеческий рост.
Узкоглазый купец из Закатных земель, он оказался по-своему добр — отнял юнца у матросов, выходил и залечил побои. Впрочем, Квадим все равно ограбил чудака, едва корабль причалил в гавани. Чтобы наверняка — он приложил торговца чернильницей, ведь не убивать же его, и с первыми лучами солнца стоял на твердой земле.
Поначалу высочайшая Нака́тта казалась прекрасной. Квадим вырос в столице Царства, где пыльный воздух дрожит в жарком мареве, и золоченые купола двоятся в знойной мути. Здесь было чисто, и свежо, и пахло морем — а мраморные девы и воители казались почти живыми в прозрачном воздухе. Потом беглец набрел на старую площадь, окруженную постройками из неотесанного камня. На помостах выстроились, едва прикрыв наготу тряпьем, рабы — и Квадим понял, что Высокий город ничем не отличается от страны Царя Царей. Здесь так же торгуют черным дурманом — или каким другим зельем — так же пьют и убивают за горсть медяков. Даже шлюха стоит примерно столько же.
Десять лет… Бесы, а ведь как вчера было!
Впрочем, значение имеют здесь и сейчас. А сейчас были шестьдесят ставров, которых хватит на десятину взятки — и это учитывая, что сперва он как следует напьется.
Квадим занялся этим, не откладывая.
Когда падальщик вернулся, всего-то час спустя, он был изрядно во хмелю — но не настолько, чтобы забыть, где оставил ковер. Рулон валялся в углу, перед уходом Квадим пинком отбросил его с матраса.
Безмолвно алела в свете фонаря вышивка. Гримасничали обезьянки. Развернутый, коврик лежал посередине комнаты, будто поджидая хозяина.
Квадим выругался. Воры! Шестьдесят ставров. Уже пятьдесят семь, если быть точным. Опустив лампу на пол, он бросился к тюфяку, смахнул тряпье в сторону и запустил руки в дыру в полу.
