Покряхтывая, он скрылся в тенях. Падальщик озадаченно нахмурился.
Анха́рский ковер? Вот уж с чем он вряд ли поможет. Порой Квадим встречал на белых улицах Высокого города земляков. Смуглые, черноглазые, с блестящими от благовонных масел волосами и крашенными бородами — все они гостили в мраморных домах, где солнце дробится в хитрой резьбе портиков, смеются фонтаны и тянутся к небу кипарисы.
Квадим издали подмечал темные лица земляков — копченые, как говорили тут — и сворачивал подальше.
— Вот. Вот, смотри.
Поверх ножа и пуговиц легла истертая циновка. Петрас раскатал рулон, открыв мягкие краски и тонкое плетение. Красное с золотом, и пламя, и буквы вдоль краев. В центре пили вино и веселились семь обезьянок.
— Ты ведь и вправду понимаешь… ну, по коллекционерам. Я тут подумал, может, ты оценишь?
Да уж, такое не продашь торговцу в золоте. Тонкая работа, это сразу видно — но старая, истертая почти до дыр. С одного края ковер почернел, опаленный в давнишнем пожаре. Или все же…
Квадим коснулся пальцем потертости.
Нет, даже если вещица древняя — разве скажешь вот так, со стороны? Ковер многое повидал, но одни боги знают, чему он был свидетелем.
— Подумать бы, — услышал собственный голос падальщик. — Хитрое плетение, но видишь, в каком он состоянии.
— О, ты не торопись! Возьми к себе, если нужно. Обнюхивай, вылизывай, что ты там еще делаешь? Ты, главное, скажи мне, что надумал.
Вот так, да? А что мешает забрать ковер с концами? Загнать за дюжину монет в порту?
— Пять дней, — рассеял сомнения Петрас. — Через пять дней приноси с оценкой, и я заплачу. Или сам найди покупателя, тогда получишь треть.
Супружница старьевщика так и не проронила ни слова — затопала обратно в лавку, меж кувшинов для масла, пузатых, как она сама.
Когда Квадим добрался до дома, закат на алых крышах дворца экзарха погас. Две старые оливы в сумерках стали бесформенными тенями. Как и полагается по закону, над его дверью чернели буквы: «с», «н» и снова «с».
«Се́йнос», чужак.
Высокий город считают мраморным: все эти храмы, статуи и колоннады — но здесь, внизу, нищенские хибары лепят одну к другой. Побелка давно сползла со стен, в воздухе стоял запах соли и рыбьей требухи.
Ковер полетел в угол, к дырявому матрасу. Медь приятно позвякивала за пазухой. Падальщик высыпал ее на кирпичную лавку, продолжение стены — и не удержался: принялся по новой пересчитывать.
Шестьдесят ставров. Шесть по десять. Хватит на добрую порцию выпивки! А еще на шлюху, маленькую и смуглую. Все как он любит.
