— Останься, — шепчу.
— Останусь, — соглашается Джеймс, и я вижу нежную полуулыбку на его губах.
— Сейчас, — уточняю я. Боюсь, теперь я не смогу его отпустить, даже вопреки правилам приличий, вопреки мнению окружающих. — На всю ночь.
— Что скажет твой муж? — в голосе Джеймса усмешка, ироничная, подначивающая.
— Утром обсудим, — я улыбаюсь в ответ, зная, что едва ли Мартен станет возражать.
Начинаю и вовсе подозревать, что порядок посещения спальни супруги в этом союзе тревожил лишь меня, и никого более.
* * *
Дом мал. Скромен. Даже беден. За распахнутым окном кусты шиповника и аромат крупных розовых цветов наполняет маленькую комнату.
Слышу крики чаек и шум моря, чувствую терпкий, солоноватый привкус его. Странно. Это ведь сон, а во сне не должно быть ни запахов, ни вкуса. И голос моря другой, не такой, к какому я привыкла в Верейе. Этот — протяжнее, суровее, тверже.
На дощатом полу комнаты сидит мальчик, ровесник Андреса на вид, с золотисто-каштановыми волосами, вьющимися колечками, и светло-синими глазами. У этого малыша нет просторной детской, полной разных игрушек, как у нашего сына, он играет маленькими деревянными брусочками и одет в простую домотканую рубашку. Но мальчик серьезно, сосредоточено, совсем как наш Андрес, перекладывает незамысловатые свои игрушки, собирает по лишь ему одному ведомому плану и неожиданно резким движением насторожившегося зверька поднимает голову, смотрит мимо меня. Я слышу шаги за спиной, слышу, как открывается дверь позади.
— Вот наш сын, — произносит голос, женский, незнакомый мне, но полный материнской радости, гордости. — Я назвала его Нордан, как ты и хотел.
Она проходит мимо меня к сыну, наклоняется, берет мальчика на руки. Разворачивается, глядя сквозь меня на невидимого мне собеседника, оставшегося позади, вне моего поля зрения, улыбается так, как улыбается счастливая мать отцу своего ребенка, мужчине, которого любит, от которого родила желанное дитя.
Она едва ли старше меня и ниже ростом, крепкая, будто деревце, выросшее в одиночестве на отвесном склоне, выжившее вопреки всему и оттого не страшащееся ни ветров, ни бурь. Нет в ней ни обольстительной прелести Коры, ни идеальной красоты Изабеллы, ни моих экзотических черт. Взгляд карих глаз прямой, честный, но не дерзкий, не томный. Губы пухлые, но рот крупноват. Лицо обветренное, кожа не изысканно бледна, как модно среди придворных красавиц, но уже чуть тронута загаром, выдавая в молодой женщине человека, много времени проводящего на свежем воздухе. Каштановые волосы присобраны сзади и растрепанными прядями рассыпаны по плечам, сама она одета в длинную юбку и простую крестьянскую блузку. Я понимаю вдруг, что женщина предо мною не ждала гостей, тем более не ждала мужчину, которому улыбалась радостно и смущенно одновременно.
