— Не сердись на меня, Георгий, я прожила на свете дольше, чем ты, и видела много горя. Нашей семье выпала тяжкая судьба, и потому я всегда боюсь, что с моими детьми что-нибудь случится. Но ты не обращай внимания на мою болтливость и живи так, как тебе велит твоя совесть. Мне пора спать. Сегодня я почему-то устала больше, чем всегда…
Мать повернулась и неторопливо пошла к двери, шаркая по полу своими туфлями.
Рано утром мать вышла во дворик. Между темными, лишь кое-где затлевшимися от лучей раннего солнца виноградными листьями проглядывало чистое, без дна небо, словно синеющая в глубоком колодце вода. Под широкими листьями свисали наливающиеся соком гроздья винограда.
«Я такая же, как и эта виноградная лоза, прикрывающая своими листьями гроздья новых ягод, — привычно подумала мать. Она всегда думала так, глядя на старую виноградную лозу. — Вся забота о детях… Да разве одна я такая? У всех жизнь проходит в заботах о детях. Иначе все остановится, а так никогда не может случиться…»
Она начала мыть пол в своей комнате и вскоре, услышав осторожные шаги Георгия над головой, отнесла ему наверх холодную закуску и джезве горячего, пенистого кофе. Он всегда любил сам наполнить из горячего джезве свою чашку. Мать ничего ему не сказала, кроме обычных слов приветствия. Днем у него хватит работы, а работа — лучший лекарь для душевных ран.
После завтрака Еленка деловито собрала книги и тетради и убежала в школу, на ходу крикнув матери «до свидания». Матери невольно вспомнился Тодорчо. Он ведь всегда перед тем, как уйти, целовал ее в щеку. Опустив руки, провожала она его долгим взглядом. А он шел по дворику к калитке упругим, молодым шагом, в простой косоворотке, туго подпоясанный ремнем. Мать очень ясно видела его сейчас в своем воображении. В руках он сжимал стопку книг.
У калитки оборачивался — знал, что мать смотрит ему вслед. Лицо его светилось лаской и добротой.
Мать торопливо подметала дворик самодельным веником из прутьев. Время от времени на сухую землю падали капли слез, оставляя в пыли темные следы. Мать сейчас же заметала их, словно боясь самой себе признаться в своих чувствах. Каждый раз, когда Тодорчо уходил, ей казалось, что она теряет его навсегда.
Теперь он уже подрос, ему восемнадцать, но и мальчиком он поступал совсем как взрослый. Год назад мать не раз встречала его на улице: Тодорчо вел своих сверстников на митинг или демонстрацию. Георгий как-то сказал, что Тодорчо и его друзья еще тогда охраняли клуб партии во время рабочего собрания…
