— Ты не хочешь выполнить моей просьбы? — Мать подняла на него глаза, в которых стояли слезы.
— Мама, нельзя уговорить любить или ненавидеть. Само сердце подсказывает человеку, что он должен чувствовать и как поступать. Среди твоих детей есть разные люди. Мой брат Борис не похож на меня. Бесполезно его уговаривать, он останется таким, как есть…
— Ты несправедлив к Борису, — перебила его мать. — У Бориса есть недостатки, и я ему говорила, что он пропадет, если будет давать себе волю. Но он добрый, хороший человек. Только я одна знаю, как он меня любит.
— А как же можно не любить тебя? — мягко сказал Георгий. — Ты опора нашей семьи, опора всех нас… Но уговорить Бориса тебе не удастся — таков уж он на всю жизнь. Точно так же нельзя уговорить и Тодора оставить книги, рабочую молодежь. Сама жизнь развела их в разные стороны, хотя оба они из одной семьи.
Георгий опять опустился на скамеечку у ног матери. Она устало заговорила:
— Я боюсь, что Тодорчо уйдет от меня так же, как ушел и ты. Я скоро перестану понимать и его. Научи, что я должна делать, чтобы всегда оставаться вместе со своими детьми.
— Не знаю, мама. — Георгий свел над переносьем широкие брови. — Сердце тебе само подскажет… — Он помолчал и спросил: — Хочешь пойти завтра со мной на митинг, послушаешь, что там будут говорить?
— Нет. Не сердись на меня, Георгий, я все равно ничего не пойму. К тому же… я старая женщина, меня могут задавить в толпе.
— Ты встанешь около трибуны. Тебя будут оберегать.
Мать вновь возразила:
— Люди подумают, что старая женщина хочет что-то сказать. Но что я могу им сказать? Если я буду говорить о протестантском боге, в которого верю, рабочие меня осмеют и прогонят с трибуны. О чем же еще я могу сказать?
— Послушай то, что я буду говорить, и посмотри, как отнесутся к этому люди.
Мать подошла к Георгию, провела рукой по его плечу.
— Я знаю, — сказала она, — мне рассказывали, что тебя любят слушать. Ты говоришь, как апостол Павел… — Мать опустила глаза и, по-старушечьи покачивая головой, о чем-то задумалась. Георгию не хотелось прерывать ее дум, и он тоже молчал. Странным, как бы надтреснутым голосом она продолжала: — Каждый раз, когда ты идешь на митинг, я вспоминаю, что люди, которым апостол Павел говорил правду, побили его камнями…
Георгий встал и хотел привлечь мать, поцеловать ее в щеку, успокоить. Но она отстранилась, с болью в глазах вглядываясь в его усталое, потерявшее свежесть лицо.
— Со мной на митинге ничего не случится, — сказал он, — не надо волноваться понапрасну.
