Никакой оградой сквер не отделен от улицы Ополченской. Неподалеку можно найти одноэтажный домик, в котором вырос Георгий и жил вместе со своей Любой и родными. Только теперь в доме никто не живет, а на стене, выходящей на улицу, укреплена мраморная доска с барельефом и мемориальной надписью, говорящей о том, что здесь с 1888 по 1923 год жил и работал Георгий Димитров.
В дворик, у ворот которого день и ночь несут почетную вахту милиционеры, часто входят и взрослые, и дети. Иногда в руках у ребят лопаты и кусты роз, завернутые в газеты. Я слышал, как, построившись в дворике, пионеры хором произносили торжественное обещание. Потом они посадили вдоль забора розовые кусты.
В глубине дворика у подгнившего забора растет почерневшая от времени виноградная лоза. Никогда не приходилось встречать такой; у корня она толщиной с большое дерево. Мне подумалось: много разного видела на своем веку в этом дворике старая виноградная лоза, пережившая посадивших ее людей…
На другой день Георгию передали записку от Деда с приглашением зайти. «Будет гость…» — приписал Дед в конце своим неровным старческим почерком.
Вечером Георгий ушел к Деду, а Люба отправилась в семьи работниц.
В передней небольшой квартирки Георгия встретили хозяин и, видимо, только что вошедший сюда давний друг Деда, секретарь ЦК Кирков — Мастер, как он подписывался под своими юмористическими рассказами, — спокойный, в пенсне, с мирной острой бородкой и откинутыми с высокого лба назад длинными прядями волос. Георгий знал его еще с тех пор, когда был рабочим, активистом профсоюза печатников. Мастер давно угадывал в нем рабочего вожака и умно, тактично и незаметно помогал найти себя.
— Здесь? — спросил Кирков у Деда, указывая глазами на дверь комнаты.
— У меня, — сказал Дед, никак не выражая своего отношения к тому, ради кого они сегодня собрались.
Особенное доброжелательное внимание угадывалось на лице Киркова, когда они все трое вошли в комнату, заваленную книгами. Книги были и на полках вдоль стен, и на столе, и на подоконниках. Незнакомец оказался невысоким, бородатым, с болезненно-худощавым лицом, на котором выделялись полные жизни, подведенные синевой темные глаза. Чем-то он напоминал болгарина. Был он не русским, а грузином, но по-русски говорил хорошо, так же как и Дед. Спокойно расположившись в глубоком кресле, Благоев поглаживал бороду, расспрашивал гостя о том, как ему удалось бежать из России. Изредка он переводил Георгию — Кирков знал русский язык — непонятные русские слова и обороты речи.
