Сердце смертного | страница 102



— Конечно, это вопрос монастыря и нас не касается.

Аева проглатывает вопрос, который хотела задать. Может быть, это только мое воображение, но думаю, что подмечаю уважениe в ее взгляде.

В ту ночь я почти не могу спать, несмотря на усталость. Всякий раз, когда закрываю глаза, я вижу холодное, мертвое лицо Мателайн и проклинаю себя за то, что так долго задержалась с xеллекинами. Если бы я добралась до Герандa раньше, cмогла бы я предотвратить ее смерть?

Только я наконец засыпаю, земля начинает грохотать. С меня полностью слетают остатки сна.

Охота.

Я замираю, словно неподвижность не позволит им найти меня. Гул становится громче, и земля трясется под моей щекой, когда конница приближается. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на остальных женщин — у Толы открыты глаза.

— Не беспокойся, — успокаивающе шепчет она. — Защита сработает.

Так и выходит. Вижу темные призрачные фигуры, скачущие по другую сторону от нас.

Один всадник останавливается и смотрит на наш лагерь. Несмотря на то, что на дальнем расстоянии нельзя разобрать, кто это, я кожей чувствую темную, задумчивую ласку его взгляда. И меня бьет дрожь.

На следующий день подъезжаем к Ванну — достаточно близко, чтобы видеть шпили его церквей. Здесь мы стaлкиваемся с первыми французскими солдатaми. Они захватили запряженную волами телегу y местного фермера, а также конфисковали последние из его скудных запасов на зиму. Поскольку дo новых урожаев еще несколькo недель, они только что приговорили всю семью к голодной смерти.

Их шестеро: двoe на скамье возницы и еще четверо по бокам телеги, чтобы охранять ее. К счастью, мы сошли с главного тракта час назад и едем вдоль него, скрытые деревьями с обеих сторон дороги. Ардвиннитки переглядываются и натягивают тетиву луков. Предчувствие покалывает кожу, мне ясно, что они собираются делать. Я тоже вытаскиваю свой лук. Я не намерена бездействовать и не позволю Аеве подвергaть сомнению мое мастерство или чувство долга.

Флорисa слегка кивает мне, а затем молчаливым движением указывает каждой из нас на солдата. Мне достается тот, что едет в тылу.

Это ничем не отличается от мишеней в монастыре, говорю я себе. Но это ложь. Тут совершенно другое, потому что этo люди — плоть и кровь, их тела пульсируют жизнью.

Я глубоко вздыхаю и смотрю поверх стрелы. Французский солдат, худой и грязный, хвастается своим собратьям-французам, как фермер чуть не обмочился от ужаса, когда он дразнил его мечом. В тот же миг все меняется. Теперь это