Жили открытым домом. Готовили, ходили за покупками, прибирались – вместе или по очереди. Иногда бурно скандалили, но так же быстро мирились. И мать, и девочки, и старшие любили застолья, яркие платья и бусы, смешные конкурсы, петь караоке и танцевать. Гости и друзья и девочек, и матери, и даже бабушек – все общие. Случались, конечно, романы. В основном краткосрочные, с перерывом в два-три года, Гале быстро надоедало. Непонятно даже, на что мужики больше покупались – на Галину красоту или на общую легкость и веселье в доме. Девочек все Галины ухажеры любили, да и они тоже радовались любым приключениям и непременным подаркам. Даже говорили: Галя, Галя (изначально называли мать именно так), что-то у нас давно нового папы не было…
Вовка работал на заводе старшим инженером, к тридцати наконец женился и родил сына. К дочкам (он их не разделял) приходил, ему были рады. На Галю, уходя, смотрел с такой тоской, что Нина (она в семье считалась самой чувствительной), его жалея, тайком утирала слезу.
А вот у Ильи как-то все не сложилось. Уже совсем на мази переезд за рубеж по рабочему приглашению сорвался в последний момент, выгодный брак с «ровней» тоже развалился через два года. Илья стал пить… Дочку он не видел уже почти пять лет.
– Так все ж у вас хорошо…? – полуспросила я. – А что люди снаружи говорят, которые внутри не бывали, так это ж их дело и их ответственность…
– Девочки выросли, вот в чем дело, – серьезно сказала Галя. – Последний мой хахаль пытался к Женьке, когда нас не было, клеиться. Я его тут же, конечно, выгнала – шваброй по шее да по мордасам, но… А если б Женька, сглупив, Вовке нажаловалась, так тут бы и до убийства дошло. Не знаю уж кого… Ума-то у них не больше, чем у меня в их годы было…
– Больше, Галя, больше! – немедленно влезла Женя. – Я тебя умнее, ты ж знаешь. Да и Нинка тоже, только она больше молчит. И учимся мы лучше, и противозачаточными средствами пользоваться умеем, не беспокойся.
Галя схватила с полки большого мягкого медведя и швырнула в дочь. Та поймала и прижала игрушку к себе.
– Мне мать рассказывала: наш пращур Маревский был дворянином и в цыганку влюбился. Все бросил, со всеми поссорился, драгоценностей ей накупил, женился. А она потом все равно от него в табор ушла, за свободой. Драгоценности с собой унесла. Детей ему в усадьбе оставила, в утешение. Он их вырастил, а потом все равно от тоски по ней застрелился. Ну вот мы теперь такие… И сглазить, если от сердца, можем… Я вот себя за Илюшку до сих пор корю, а что поделать – не знаю, мы ж не настоящие цыгане…
