Как выше было отмечено, в действительном управлении страной принимают участие весьма немногие из интеллигенции, а из коммунистов, благодаря кастовому характеру советской власти и местничеству, сильно развившемуся в последнее время в партии — только лица, давно в ней состоящие. Мне пришлось слышать, как про начальника одного из второстепенных советских учреждений в Ростове-на-Дону, человека весьма энергичного и вообще недюжинного, но всего лишь в 1920 году записавшегося в партию (кстати сказать, бывшего офицера, служившего в деникинском Осваге), в Москве говорили: "Ну, надо еще его испытать в партийном отношении — это человек новый. Еще неизвестно, можно ли ему и довериться". А речь шла всего только о предоставлении ему полномочий по сбору и сортировке нескольких архивов. В действительности, при неслыханном доселе бюрократическом централизме, который как нельзя более ярко характеризует теперешнюю Российскую Социалистическую Республику, власть на местах лишена какой-либо действительной силы, и от нее отстранены и интеллигентные силы, и рабочие. Последние так же, как и интеллигенция, прекрасно это понимают, иронизируя, когда им говорят: "Чего же вы недовольны действиями власти, ведь вы теперь сами хозяева своей страны? Ведь в России установилась власть рабочих и крестьян, и, следовательно, советское правительство — это вы сами".
Вот как описывает действительное положение рабочих лицо, близко знакомое с их теперешним бытом. Целые районы русских фабрик и заводов, когда-то кипевших жизнью, превратились в тихие огромные кладбища; в них мирно покоится отжившее, и не заметно ростков будущего. Оставшиеся рабочие влачат жалкое существование. Голодные, раздетые, под вечной угрозой чрезвычайки, они на своей спине изучают отрицательные стороны большевизма. Обещания октябрьского переворота уже давно отошли в область преданий. На заводах царят комиссары, в своей грубости и понимании власти далеко оставившие за собою старых тюремных надсмотрщиков. Стоит лишь какому-нибудь рабочему выразить свой протест, и он может быть уверен, что ему придется ночевать в Чека и затем быть высланным из столицы. В Кронштадтские дни 1921 года перепуганные коммунисты не рискнули на массовые аресты рабочих, выловили кого им надо по одиночке, наобещали и отмену "заградителей" на железной дороге, и кооперацию, и "комиссию по улучшению быта рабочих". Но обещания эти не улучшили положения рабочих, которое месяц от месяца ухудшается. В конце апреля 1921 года брожение началось снова. Рабочие заявили успокаивавшим их большевикам из Петросовета и обещавшим выдать хлеб, что "дальше так продолжаться не может. Дело не в хлебе, а в изменении существующего строя". С Пасхи начались забастовки и продолжались полторы недели. Когда Кронштадтские события были окончательно ликвидированы, перепуганные большевики оправились и забыли свои обещания, перейдя к испытанным методам ущемления населения. Где не удавалось подслушать, там они сами втягивали рабочих в спор, а ночью всех говоривших арестовывали. Все газеты и отчеты рабоче-крестьянской власти пестрят жалобами на отсутствие квалифицированных рабочих, и нередки сообщения прессы, что на "такой-то завод прибыло три квалифицированных рабочих", и дальше следуют выводы — на сколько процентов увеличится от этого производительность завода. Но вся эта казенная пресса никогда не заикается о том, что изъятие два-три раза в год сотен квалифицированных рабочих не только понижает производительность, но и в корне разрушает заводы. Рабочие из политики власти делают такой вывод: нужен квалифицированный рабочий, но покорно гнущий спину или бездельничающий, но упорно молчащий. Не убежавший в деревню и оставшийся в Петрограде рабочий может существовать лишь при условии: отработав 6 дней на заводе и сделав что-нибудь подходящее для обмена в деревню — молоток, лопаты, топор, сковородку и т. п., — в субботу выезжает из города в деревню и возвращается в понедельник утром на работу, протащив на спине 2—2,5 пуда картофеля верст за 20—30 от станции. Во время же забастовки он лишен возможности выехать, так как без заводского удостоверения его снимут с поезда и отправят на две недели на пилку дров. Таким образом, предел продолжительности забастовок не может быть большим. Репрессии со стороны власти не ограничиваются арестом, высылкой и лишением проездных удостоверений. Обычно после начала забастовки делаются увещания приступить к работам и вслед за этим на воротах вывешивается объявление о закрытии завода. Завод закрывается, и начинается перерегистрация рабочих или просеивание их по степени лояльности. В результате на заводе остаются лишь покорные меньшевики и эсеры, и беспартийные. Весь остаток в виде "зачинщиков", "волынщиков", "соглашателей" выбрасывается в "рабью силу" (Отдел распределения рабочей силы), и в результате слесарей везут пилить дрова. В весеннюю забастовку это "просеивание" особенно отразилось на петроградском трамвае: из работающих там выброшена половина, состоящая исключительно из старых рабочих, специалистов.
