Коммунистическая партия стремится ныне, как указано в ее программе, к временному подавлению буржуазии. Понятие буржуазии, однако, весьма растяжимое, недостаточно определительное и дающее широкое поле для произвольного толкования. "Буржуй" определяется по фамилии, по его внешности, по манерам, по материальному состоянию; "буржуй" — это вообще всякий интеллигент, а потому дочиста разоренные полуголодные служащие советских учреждений, в большинстве сохранившие еще сильно потертые от времени признаки буржуйства, являются в глазах правящей партии для нее элементом одиозным, и на них, как из рога изобилия, сыплются всякие невзгоды. Впрочем, в последнее время в центре и сами коммунисты стали по внешности преображаться в буржуев. Кожаные авиаторские костюмы, составлявшие обычно предмет одеяния комиссаров и коммунистов, начинают уступать место буржуазным тройкам (о безвкусном великолепии комиссарских "содкомш[54]" — гражданских жен комиссаров — и говорить не приходится). Однако в провинции, и особенно на Юге, все власть имущие считают необходимым своим внешним коммунистическим видом, с огромным маузером на боку, внушать трепет и уважение местной интеллигенции.
Когда Зиновьев в мае 1920 года впервые пожаловал в занятый красными войсками Ростов-на-Дону, он, как я уже выше упоминал, в пламенных речах, обращенных к рабочему пролетариату на митингах, указывал на необходимость ущемления буржуев, важно разгуливающих по улицам в изящных костюмах и женщин, шикарно разодетых. В результате его вообще возмутительных по содержанию речей началось преследование всех без исключения лиц, подходящих под неопределенное понятие буржуазности.
Обескровливание интеллигенции идет полным ходом. Большевики точно задались целью вывести ее всю "в расход", обрекая даже работающих на них на полуголодное существование. В результате число трудовой интеллигенции непрерывно сокращается, и культурные силы страны, не успевшие спастись за границу, быстро убывают.
Ухаживая всячески за рабочими и подчеркивая это на каждом шагу в прессе и отчасти на деле, советская власть создала совершенно немыслимые условия жизни для всех остальных лиц (за исключением, конечно, коммунистов). Это сказывается во всех мелочах. Когда в провинциальных городах производятся массовые обыски (в столицах они как будто уже вовсе прекращены), рабочие жилища не осматриваются. Преимущественное и даже почти исключительное право для пользования немногими сохранившимися в Совдепии культурными благами как театры, кинематографы, клубы, газеты и т. п. предоставляется рабочим. Даже в вопросах желудка, когда голодает все население, газеты цинично оповещают, что по мере прибытия продовольствия в первую очередь им будут обеспечиваться рабочие, и, таким образом, остальным лицам — так называемой трудовой интеллигенции, советским служащим и прочему населению, — предоставляется право на постепенное умирание от голода. Не приходится уже говорить о том, что при распределении предметов первой необходимости, дров, мануфактуры, обуви — их в первую очередь получают рабочие (конечно, тоже далеко не все). Пасынкам же Советской России приходится лишь констатировать различие между единой потребительской коммуной в теории и фактическим осуществлением вопиющего социального неравенства при коммунистическом режиме в действительности. Хотя в своих программах большевики подчеркивают, что диктатура пролетариата есть явление временное и скоропреходящее, однако, на самом деле, объективные данные неизбежно приводят к заключению, что при дальнейшем существовании советский власти ею и впредь в этом деле будет проводиться принцип неравенства, в зависимости от различной оценки степени зависимости власти от тех или иных групп населения.
