Через некоторое время в Ростове опять было устроено народное празднество. На этот раз по случаю первого прибытия в Ростов проездом в Баку на Съезд народов Востока председателя Коминтерна т. Зиновьева. Опять составлялись списки уклоняющихся, оставшихся равнодушными к приезду достославного вождя, опять грозили всякими репрессиями всем, которые не придут на этот импровизированный праздник для разыгрывания роли благодарного народа, удостоившегося посещения обожаемого народного вождя. Те, которые побывали на торжестве и слышали речи Зиновьева, нашли, что они были чересчур переперчены, ибо речь его, о которой я упоминал выше, в существе сводилась к натравливанию ростовских рабочих на интеллигенцию с требованием применения грабежа и всяких других насилий. Ростовский рабочий оказался великодушнее и честнее своего вождя; что же касается коммунистических верхов Ростова, то для их политики это празднество оказалось поворотным днем. С этого момента они бесповоротно вступили на путь крайнего террора, продолжавшегося, с короткими передышками, до самого моего отъезда из Ростова весной 1921 года и обострявшегося каждый раз, либо в связи с ухудшением положения на фронте, либо с прибытием в Ростов Зиновьева или других подобных ему лиц, жаловавших город своим посещением.
Следующий ноябрьский праздник был уже значительно слабее и обставлен не в пример беднее прежнего. Несмотря на общий тон "гром победы раздавайся!" в связи с обозначившейся ликвидацией Крымского фронта, и процессии были бледнее, и толпа более буднично настроена, ибо утро праздника посвятили каким-то нелепым работам в виде субботника. Вечером мне удалось быть в одном из театров, где ставилась пьеса в постановке Студии Художественного театра. Пьеса была поставлена весьма претенциозно. Народу было видимо-невидимо. В ложах сидели все советские совбуржуи, блистая кожаными куртками и великолепием безвкусия своих спутниц. В зале было душно, дымно; пахло сапогами и дешевенькими духами. В антрактах все представители нового бомонда бродили по кулуарам. Не обошлось и без ссор. Жена одного видного комиссара на почве ревности поссорилась с содкомшей или, попросту сказать, "одна баба набила морду другой", как и квалифицировал эту сцену сидевший в кресле рядом со мной комиссар — рослый краснорожий детина в кожаной куртке с огромным маузером на боку.
Празднование 1-го мая 1921 года мне пришлось видеть уже в Москве. Тут бросалось прежде всего в глаза убожество этого праздника. Если бы не случайное совпадение 1-го мая с православной Пасхой, праздничного оживления и нарядности было бы еще, конечно, меньше. Правда, на Театральной площади поставили какие-то пестрые, кубистского типа плакаты ВСНХ, долженствовавшие показать блестящее экономическое положение Республики, да еще кое-где повывесили отдельные плакаты и флаги, играл вяло оркестр и собирали малую толпу зевак какие-то кривляки, разъезжавшие по городу на платформах, украшенных зеленью и красным кумачом, под названием "летучих концертов". Но флаги уже все поблекли, как и сама советская власть. На Красную площадь, где должен был состояться парад, явились почти одни коммунисты по нарядам и только доверенные советской власти приютские дети носились на грузовиках и разукрашенных трамваях по городу, размахивая флажками с криками "Ура советской власти!", заглушая пением знаменитого "Интернационала" стенания своего пустого желудка.
