Большевики не могут не признать, что жилая площадь сократилась в городах наполовину. Однако выселения и вселения являются повседневными методами разрешения жилищного кризиса, затягивая его еще туже. Такова гибельная деятельность заменивших бывшие городские управы советских коммунхозов, в каких-нибудь два года поставивших городское хозяйство на край гибели. Коммунистов это, однако, мало тревожит. "Задача коммунистической партии, — гордо заявляют они, — состоит в том, чтобы продолжать и дальше эту политику усовершенствования домового хозяйства".
Для того, чтобы дать представление о наиболее характерных типах городов в современной Советской России, я остановлюсь на двух столичных и одном провинциальном городе.
Попадающих теперь в Петроград, и в особенности — знавших его еще в 1917—1918 годах, прежде всего поражает необыкновенная пустота улиц. Я приехал в него в майский день; шел дождь. На вокзале — ни одного извозчика, так как их в городе больше нет. Пришлось самому тащить на себе вещи. На месте бывшего памятника Александру III — какое-то здание, украшенное зеленью. Небольшая толпа окружала его, оратор произносил речь. Дождь то переставал, то усиливался. Я шел по фешенебельным улицам в районе Литейного проспекта. Но, во что теперь они превратились! Торцов почти нигде нет, нижние доски, их заменяющие, во многих местах прогнили и в них видны зияющие дыры. Магазины все заколочены. Кое-где видны аляповатые вывески советских распределителей. Выхожу на набережную. Та же картина: забитые окна и двери; наглухо заколоченное здание французского посольства. Набережная вся в ухабах; на ней почти никакого движения. Красавица Нева точно уснула и еще большее впечатление производит своей шириной, потому что нигде не видно ни былых пароходов, ни барж. Марсово поле обращено не то в цветник, не то в огород, кажется, и в то, и в другое вместе. Иду по Троицкому мосту. Та же тишина и отсутствие движения. Время от времени проносятся на автомобилях с красными флагами власть имущие и устало бредут с котомками за плечами совслужащие. Воздух чист, ибо фабрики не работают и нет былой туманной вуали, нависавшей над Петроградом в будние дни. Теперь и в воскресенье, и в будни — тот же чистый воздух и торжественная тишина. Спускаюсь по дамбе Троицкого моста. Запущенные куртины, когда-то покрытые цветами, на которых теперь мирно пасутся лошади и коровы, принадлежащие Петропавловской крепости. Какая мирная идиллическая картина! Перед переходом к крепости и у ворот ее — сеть часовых, преграждающих путь. На стенах кое-где расклеены афиши и газеты. Встречаются инородческие коммунистические газеты. Дальше попадаешь в часть города, точно только что перенесшую землетрясение. Все развалины и развалины домов, разобранных на топливо населением по приказу власти. Через эти развалины уже протоптаны тропинки, по которым бредут одинокие путники. Между развалившимися кирпичами прорастают трава и цветы. Вхожу в нужный мне дом. Как и всюду, парадный ход забит, и все ходят по черной лестнице. Встречают меня родные, некоторых я давно не видел. Все сильно переменились, исхудали. Обмениваемся новостями за два года, как будто мы живем один от других на краю света. Вспоминаем знакомых. Такие-то умерли. NN отравилась; там целое семейство погибло от голода; у третьих отец умер, мать сошла с ума и дело за дочерью; у таких-то, уехавших и оставивших квартиру на попечение кухарки, все разворовано, распродано; такие-то расстреляны; такие-то выгнаны из квартиры и словом — все, все бедствуют, страдают, но в этих страданиях успели уже приспособиться к борьбе за существование, а все слабые не перенесли и помирали в 1918—1920 годах. Теперь, хотя живется не лучше, но умеют выкручиваться из беды. Все силы и заботы направлены только к одному — как бы не умереть с голоду.
