Несколько дней, проведенных мною в Петрограде в осматривании его, повергли меня в тихую грусть. Тишина в городе усугублялась еще и тем, что в это время как раз происходила трамвайная забастовка в связи с наступившим голодом. Я видел и такую сцену. Собралась у одного дома толпа. Подхожу, смотрю — лежит барышня, хотя и оборванная, но интеллигентного типа. Лицо красное, распухшее. Во рту корка хлеба, которую она жует. Оказывается, ей дурно от голода. Не имеет работы, нет и денег. Сердобольные суют ей в руки тут же деньги и хлеб. Кто-то предлагает отвезти в больницу. Недалеко стоит извозчик. — "Да попробуй взять эту лошадь, ведь только они, комиссары, имеют право ездить. У, проклятые!" — И несколько кулаков поднимается в воздух. Меня удивляет это вольное отношение к власти. Но мои близкие мне объясняют, что здесь уже привыкли к тому, что советскую власть вслух ругают, и никого это не удивляет. В трамваях, всюду-всюду слышатся упреки, сетования и никто не обращает на это внимания. Эмансипация здесь пошла еще дальше. Обращение "товарищ" заменилось другим: "гражданин". Чтобы отвлекать толпу от голода, для рабочих и красноармейцев работают театры, в которые буржуи попадают, как и всюду, только за деньги, приобретая билеты у барышников. Когда я в день отъезда из Петрограда шел по улице, то видел многочисленные гипсовые памятники, конечно, Карлу Марксу и другим столпам коммунистической партии. Меня поразил вид Зимнего дворца. Решетка снята, цоколь весь разобран и гранит от него сложен штабелями на Набережной. Публика, для сокращения пути, ходит через бывшие газоны и куртины царского цветника, через которые теперь бегут, прихотливо извиваясь, тропинки. Дальше — та же пустота, что и в прежние дни; только, переходя Невский, я повстречался с огромной толпой. Это был день празднования Св. Великого князя Александра Невского; поэтому шел огромный крестный ход. Мне пришлось его пропустить. Когда он прошел, воцарилась опять прежняя тишина. Солнце ярко светило и резвилось в свежей зеленой мураве, обильно покрывающей все боковые от Невского улицы. Какой тихий город! Действительно, тов. Зиновьеву удалось установить в красном Питере настоящий коммунистический порядок. Бедный город, пустой, голодный, вымирающий, но по-прежнему дорогой нам по воспоминаниям Петроград!
Москва — противоположность Петрограду, которая бросается в глаза с момента въезда в нее. Первое, что вы видите — это ломовые и извозчики у вокзала, которые, содрав с вас три шкуры, доставляют в город. Улицы целый день оживлены. Непрерывной вереницей движутся люди, проезжают ломовые, извозчики, постоянно проносятся автомобили легковые и грузовые; проходят в новых костюмах и кафтанах с малиновыми, желтыми и зелеными отворотами и касками с шишаками всевозможные охранные стражи и полки особого назначения. На углах и перекрестках, как и в доброе старое время, стоят чины милиции с винтовками через плечо. Хоть редко, но ходят трамваи. Одним словом, с точки зрения движения, город мало чем отличается от прежней Москвы. Но, если обратить внимание на то, кто сидит в этих несущихся с бешеной скоростью автомобилях, и кто с сосредоточенным лицом гранит панель с мешками за спиной и с кладью в руках, то сразу станет ясно, что мы в Совдепии, а не в свободной стране. Бросим взгляд вокруг себя. Те же, что и в других городах, давно не видевшие ремонта дома; стены, изрешеченные пулями, воспоминания о разных восстаниях, развалины домов от бомбардировок и остовы домов, разобранных на топливо. Много заколоченных, пустых, но много и торгующих лавок, мимо которых рядовой москвич проходит с угрюмым видом, не пытаясь заглянуть в них. Когда эти лавки стали открываться, прохожие глазели на них, как на необычайное зрелище, но когда они стали расти как грибы, и в витринах их появлялись те же пирожные, варенья, компоты, простокваша, семга и т. д., и цены везде одинаково бешеные, — то интерес к ним пропал, и даже доброжелатели новых торговцев посоветовали им не особенно-то выставлять напоказ свои недоступные для широких масс населения приманки, чтобы не вызвать гнева народного.
