Что же мы видим в деле снабжения инвентарем? Чем может снабжать бедное коммунистическое правительство, когда у него самого нет ничего и нет средств для покупки этого инвентаря за границей. А дело это на практике сводится к тому, что крестьянин походит, походит по инстанциям, погоняют его с места на место, и в результате плюнет он на эту власть и сделает себе в конце концов самодельную соху, вместо плуга, который ему до зарезу нужен. То же и в отношении скота. Крестьянам скверно живется, скотоводство падает. Во многих местах коров всех съели, теперь принялись за лошадей. Цена на лошадь, которая еще держалась высоко зимой, к весне страшно упала, так как крестьянам нечем кормить животных ввиду сильного неурожая, и они предпочитают сбывать лошадей, чтобы только как-нибудь от них избавиться. Получилось значительное предложение крупных животных, и цена на них стала падать. О мелиорации, конечно, не приходится и говорить. Допустим, что ими бы и интересовались, и разрабатывали проекты отдельных мелиоративных работ. Фактически же такие работы нет возможности осуществить, так как для всякого рода мелиорации нужны, во-первых, деньги, которых сколько угодно; во-вторых, рабочие, которых трудно достать, и в-третьих, — что самое главное, — машины, которых нет совсем.
Беспорядочная советская система взимания продовольственного налога, всевозможные налеты на деревню для отобрания якобы имеющихся продовольственных избытков, вместе с тем заставляли крестьянство в 1921 году принять меры, в целях охранения личного хозяйства от дезорганизации, к упрятыванию от зоркого ока власти своих прежних скудных запасов, которые на севере к этому времени уже иссякли. И ограничить посевы размерами голодной нормы для собственного пропитания. Присоединившиеся к этому крайне неблагоприятные атмосферические явления поставили всю восточную и отчасти южную полосу Европейской России перед фактом неурожая. Положение создалось сразу грозное. Хотя продотряды с оружием в руках и отобрали почти все, что полагалось по ведомственным заданиям, но они лишили крестьян почти повсеместно семенного запаса и таким образом обрекли народ в голодных местностях на вымирание. Беда разразилась еще зимой 1921 года. Несмотря на стужу, вьюгу и невероятные условия, частью пешком, частью на буферах потянулись крестьяне из пораженных недородом местностей центральной России на привольные степи Кубани, не знающие неурожая. Сколько погибло этих неведомых страдальцев, разоренных и выброшенных на голодную смерть после того, как из них высосаны были все соки! Ростов-на-Дону являлся этапным пунктом следования этих стихийных переселенцев. Сколько брело их, изможденных, кожа да кости, в изодранных зипунах, сермягах, с прорванными лаптями, с бабами и с голодающими и пухнущими от голода ребятами. Какую жалость вызывали к себе эти люди, которым население, как могло, оказывало помощь хлебом, слыша от них стереотипный ответ: "Мы курские (или рязанские, тамбовские), вот видишь ты, на Кубань бредем. Дома хлебушка нетути". Что мы видели, проживавшие в Ростове, зимой и весной этого года — не поддается описанию! Лето 1921 года принесло новую засуху в Поволжье и некоторых других районах, захватив территорию по количеству проживающего в ней населения, уже значительно расширенную, чем недород 1920 года. В результате стало повторяться в еще большем масштабе переселение масс.
