Получив такую телеграмму в Ростове-на-Дону, владыка Юго-востока России, охарактеризованный уже мною выше, царский палач Белобородов, почувствовал себя несколько ошеломленным, ибо не знал, что означает слово "концессия". Когда ему объяснили значение этого замысловатого слова, он поручил все дело своему помощнику т. Фрумкину с резолюцией, чтобы к следующему вечеру у него был список концессий для Юго-востока. Тот поморщился, но передал это поручение т. Иванову, председателю Промбюро Ю.-В. (главного областного экономического органа), последний, не поморщась и не читая, передал злополучную телеграмму своему помощнику. Так, спускаясь по ступенькам иерархической лестницы, телеграмма попала, наконец, в руки совсем маленького советского чиновника, который с удовольствием спихнул бы ее еще дальше, да некому было. Чиновник этот поступил умно. Побежал домой, взял Юго-восточный статистический сборник и карту Юго-востока и стал соображать: река Дон — ага, значит, соединение Волги с Доном; Азовское море — гм! углубление его, новые порты; Кавказские горы — "белый уголь", рудники и пр. Через час набросок был сделан, потом заслушан и утвержден в исполнительной комиссии, прокатился в обратном направлении по всем инстанциям и в назначенный срок тов. Белобородов получил список концессий, который и протелеграфировал дальше в центр. Очевидно, этот огульный перечень, не содержавший в себе даже никаких мотивировок, оказался все же надлежащей базой, ибо через короткий срок некоторые спецы-консультанты получили задание разработать эти планы в частях более детально и принялись за это дело с ретивостью, предвкушая вперед в качестве оплаты труда за эту экстренную работу уголь для обогревания своих холодных конур. Очевидно, что нечто в этом роде происходило и во всех других совнархозах, ибо, судя по опубликованным в прессе указаниям иностранцев, ездивших в Совдепию на брошенную им приманку, все представленные им проекты грешили большой теоретичностью и расплывчатостью и не давали никаких конкретных данных о характере предлагаемых им концессий и самых условий их осуществления. Не надо быть, конечно, большим мудрецом для того, чтобы предсказать, что из всех концессий, как представляют их себе большевики, ничего путного не выйдет. Недаром осведомленный "Маховик" заявляет: "Те капиталисты, с которыми советская власть определенным образом договорится, будут не хозяевами у нас, а поднадзорными гостями. Если гости будут вести себя не так, как подобает в нашем доме, мы легко, одним пинком, можем выгнать их вон". Кто же находящийся в здравом уме и твердой памяти сможет пойти на такие условия? Кто решится доверить свой капитал стране, официозный орган которой открыто заранее заявляет, что никакой договор, заключенный с советской властью, ни к чему не будет ее обязывать? Как можно реально себе представить такое положение, что в каком-нибудь промышленном центре из 200 предприятий одно будет забронировано от последствий всяких коммунистических экспериментов, и русские рабочие в нем будут пользоваться всякими благами жизни, в то время как рабочие остальных 199 предприятий будут ходить вокруг такой привилегированной фабрики, щелкая зубами и любуясь, как его правительство, цепляясь за свое существование, будет передавать отдельные государственные имущества с их живой и мертвой силой иностранцам, продолжая держать у себя в кабале трудящихся в остальных предприятиях. Как можно пользоваться концессией в стране, когда в ней есть чрезвычайки и ревтрибуналы, как, наконец, можно работать там нормально, пока в ней продолжают существовать такие неслыханные и унизительные условия человеческого существования, как это изображено в предыдущих очерках настоящей книги! И действительно, таких оригиналов и смельчаков нашлось немного.
