С каждой секундой гроза становится яростнее. По кромке крыльев, по пулеметам и антеннам пробегают голубые змейки электрических зарядов. Причудливые зигзаги молний рвут темноту. То исчезают, то вновь появляются струйки яркого зеленоватого света. Кажется, само небо корчится в электрических судорогах. Оборачиваюсь к командиру. Мне хорошо видно его сосредоточенное волевое лицо с зоркими, как у орла, глазами, устремленными на приборы, сильные руки, держащие штурвал. Поймав мой взгляд, Василий замечает:
— Вот он, горячий поцелуй неба. Попали в самое пекло, какое только могла приготовить безжалостная кухня погоды.
Мы понимали, что при полетах на полный радиус можно встретиться с самыми неожиданными капризами погоды, и были готовы ко всему. Но о таком не могли и думать.
В эфире все чаще слышатся тревожные сигналы морзянки. Это сообщения от экипажей, попавших в беду. Некоторые из них изменили маршрут и ушли на запасную цель.
Да, бывало и так, что из-за мощных фронтальных гроз, интенсивной болтанки и обледенения некоторые экипажи возвращались, не выполнив задания. Наши синоптические карты были «обрезаны» на западе по линии фронта, и метеорологическая обстановка за ней была для нас «темной». Все это затрудняло оценку погоды и составление достоверного прогноза по маршруту и в районе цели. Поэтому полеты в глубокий тыл проходили, как правило, в сложной и почти неизвестной метеорологической обстановке. Но я не помню случая, чтобы экипаж вернулся, не выполнив задания из-за того, что наткнулся на сильную противовоздушную оборону объекта. Это расценивалось бы как трусость. А вот из-за сложных метеоусловий разрешалось бомбить запасные цели или же прекращать выполнение задания. В этих случаях действия экипажа осуждению не подлежали.
Гроза не ослабевает. Сатанинская сила воздушного круговорота раскачивает бомбардировщик как на гигантских сказочных качелях. Скрипя всеми узлами, он то уходит вверх, то опять падает вниз. Меня тоже швыряет из стороны в сторону. Тело то становится невесомым, то будто наливается свинцом. Бомбардировщик на краю гибели. Спасительная мысль, словно удар тока, пронзила меня: «Бомбы! Сбросить бомбы! Тогда самолет облегчится на целую тонну!» Но эта мысль, как противоестественная, сразу же отбрасывается прочь. Можно ли впустую сбросить бомбы, предназначенные для врага?
Взгляд привычно метнулся на приборную доску. Вижу: стрелки приборов рассыпались во все стороны, как в лихорадочной пляске. Самолет неотвратимо терял драгоценные метры высоты. Через заиндевевшее остекление кабины уже смутно угадываю темные контуры земли. Высотомер показывает чуть больше трехсот метров. Наконец машина вяло, как бы нехотя, стала повиноваться воле пилота.
