Еще один взрыв, удар прямо в лицо почти оглушил его, и он споткнулся. Почти все солдаты справа были убиты. Голова шла кругом. Туман пополам с гарью одурманили его. Он протянул руку за опорой и что-то поймал. Это было колесо от орудийного лафета, из-за которого вдруг выскочил человек, нацелив ружье в голову Трента, но отшатнулся, пронзенный штыком в шею, и Трент понял, что убил. Машинально он наклонился, чтобы поднять винтовку. Штык все еще был воткнут в человека, и тот лежал, колотя окровавленными руками по траве. Трента затошнило, и он оперся об орудие. Вокруг него шел бой, воздух пропитался потом и дымом. Кто-то хватал его сзади и спереди, кто-то оттаскивал нападавших и наносил им удары. Тонк-тонк-тонк! Металлический скрежет штыков приводил его в исступление, он бил вслепую, как попало, пока приклад винтовки не разлетелся на куски. Какой-то человек обхватил его за шею и повалил на землю, но Трент задушил его и поднялся на колени. Он видел, как товарищ схватился за пушку и упал на нее с проломленным черепом. Видел, как полковник вывалился из седла в грязь. Потом сознание покинуло его.
Он пришел в себя на насыпи среди покореженных рельсов. Со всех сторон толпились люди. Они орали, ругались, исчезали в тумане, и он, шатаясь, поднялся на ноги и последовал за ними. Один раз он остановился, чтобы помочь молчаливому товарищу с перевязанной челюстью. Тот некоторое время цеплялся за руку, а потом упал замертво лицом в ледяную жижу. Трент поднял другого солдата, и тот застонал:
– Трент, это я, Филипп, – но очередной залп освободил его от земных забот. С высот пронесся пронизывающий ветер, подхватывая клубы тумана. На мгновение солнце со злобной ухмылкой выглянуло из-за голых Венсенских лесов и, слипшись с землей в пушечном дыму, присосалось к залитой кровью равнине.
IV
Когда с колокольни Сен-Сюльпис пробило полночь, в воротах Парижа все еще теснились ошметки того, что еще недавно было армией. Они втекали в город вместе с ночью – угрюмая орда, забрызганная грязью с головы до ног, ослабевшая от голода и усталости. Сначала беспорядка почти не было, и толпа у ворот тихо расступалась перед солдатами, шагающими по скользким улицам. Но часы шли, суматоха росла. Эскадрон за эскадроном протискивался в город, батарея за батареей, падали лошади, тряслись кессоны моста, остатки армии лились сквозь ворота, кавалеристы боролись за право войти с артиллерией. Вплотную к ним прижималась пехота. Вот останки полка, марширующего в отчаянной попытке придать порядок отступлению, вот разрозненная толпа грязных оборванцев, пробивающихся на улицы Парижа, вот неразбериха из всадников, пушек, солдат без знаков различия, офицеров без подчиненных, вереница карет скорой помощи, их колеса стонут под тяжестью груза.
