– Так что же привело тебя сюда, на улицу Четырех ветров? И как ты сумела преодолеть пять пролетов лестницы и найти дверь, где тебе будут рады? Что остановило тебя, когда я отвернулся от холста, чтобы встретиться с тобой глазами? Ты кошка из Латинского квартала, а я человек из Латинского квартала. И почему ты носишь на шее шелковую розовую подвязку?
Кошка забралась к нему на колени и громко замурлыкала, когда он провел рукой по ее мягкой шерстке.
– Извини, если я покажусь тебе нескромным, – продолжал он ленивым, успокаивающим тоном, подражая ее мурлыканью, – но я не могу не думать об этой подвязке такого странного цвета, да еще с серебряной застежкой. А она серебряная, потому что я вижу на ней знак монетного двора, как предписано законом Французской республики. Итак, что делает на твоем изголодавшемся тельце розовая подвязка с искусной вышивкой, – шелковая подвязка с серебряной застежкой? Мне не хотелось бы, чтобы ты сочла меня нескромным, но не принадлежит ли эта подвязка твоей хозяйке? Кто она? Какая-нибудь пожилая дама, что живет воспоминаниями о былой красоте? Наверное, она обожала тебя, раз одела на тебя собственное украшение? Шея у тебя тонкая, а подвязка впору. Я вижу, – а я очень внимателен, – что ее можно еще распустить. Пять маленьких отверстий на ремешке доказывают это. А пятое отверстие изношено, как будто язычок застежки к нему привык.
Кошка удовлетворенно выпускала коготки. На улице было очень тихо.
– С какой стати твоя хозяйка надела на тебя вещицу, которую носила сама? И кажется, не снимая. Как у тебя на шее оказался этот кусочек шелка с серебром? Может быть, это была минутная прихоть, когда ты, еще не утратив на улице свою красоту, вошла в спальню, чтобы пожелать хозяйке доброго утра? Да, наверное, она уселась среди подушек, и вьющиеся волосы ее рассыпались по плечам, когда ты с мурлыканьем вскочила к ней на кровать. Да, так оно и было, – он зевнул, откинувшись на спинку кресла.
Кошка мурлыкала у него на коленях, сжимая и расжимая коготки.
– Давай, я расскажу тебе о ней, кошка? Она прекрасна, твоя хозяйка, – сонно бормотал он. – У нее волосы тяжелые, как отполированное золото. Я мог бы нарисовать ее, но не на холсте, потому что мне потребовались бы краски более яркие, чем у радуги. Я рисовал бы ее с закрытыми глазами, потому что только во сне можно найти оттенки, которые мне нужны. Из страны снов я взял бы лазурь небес, не омраченных облаками, чтобы нарисовать ее глаза. Для губ – розы из дворцового сада. Для ее лба подошли бы заснеженные горы, что восходят до самой луны, – о, в стране снов луна куда выше, чем у нас. Она… прекрасна, твоя хозяйка.
