Я затрясла головой в изумлении.
— Да что ты, Крисси. Подумай сама, я ведь тебя предупреждаю по-дружески, ты пойми.
Она продолжала сверлить меня взглядом, видимо, до нее наконец начало доходить, что она меня недооценивала.
Я продолжала излучать спокойствие и дружелюбие.
— Научись не совать свой нос в чужие дела, а то как бы не пожалеть потом, — выговорила она и повернулась ко мне спиной.
Только в этот момент я поняла, что это я ее недооценивала.
Эмма любила свою квартиру.
Еще в тот самый день, когда они с Грэмом пришли ее смотреть, она решила для себя, что если они разойдутся, то квартира останется за ней.
Вот и напророчила.
Грэм устроил скандал, когда она его послала. Ведь это он первый узнал об этой квартире с видом на гавань, когда ее еще не выставили на продажу. Он зарабатывал больше, чем она, и мог легко выкупить ее долю ипотеки.
Но у нее были аргументы посильнее: во-первых, это ее родители одолжили им денег на первый взнос при покупке, а во-вторых, это она застала его в постели с другой.
Эмме не очень хотелось вовлекать своих родственников, но она знала, что Грэм панически боится ее отца. А ее папа очень-очень не любил, когда обижают его дочь.
— Тебе придется поговорить с моим отцом, договориться, как отдать ему деньги, — сказала она тогда. — Не забудь рассказать, почему мы расстаемся.
Этого оказалось вполне достаточно.
Грэм забрал остатки своего барахла в конце той же недели. Вызванные ею грузчики вынесли матрас, пока он тщательно складывал свои трусы (от этого она и раньше была не в восторге), причитая о том, что придется менять имена на счетах.
Оно того стоило, подумала Эмма, намазывая тост маслом, глядя на покачивающиеся в гавани яхты и отблески первых солнечных лучей просыпающегося дня на воде.
Может быть, когда-нибудь найдется кто-то, от кого ей захочется родить детей и сменить шестой этаж и лифт, в который не влезет ни одна коляска, на лужайку и садик. Когда-нибудь. Но не сейчас.
Дожевывая тост, Эмма придвинула поближе к окну зеркало и косметичку. Она предпочитала готовиться к выходу на улицу при ярком свете.
Если при таком освещении шрам незаметен, при любом другом его уж точно не разглядят.
Грэм допустил чудовищную гнусность, попытавшись оправдать свои похождения тем, что после нападения она полностью ушла в себя. Самый отвратительный и жестокий перевод стрелок на жертву. Хорошо, что это вылезло наружу, пока не стало слишком поздно, пока они не успели пожениться и связать себя узами, разорвать которые уже сложнее.
