Нойко махнул рукой, показывая, что информация не имеет смысла и ему не нужна.
— Кстати, об округе Медведя. Раз уж мы уже середину его прошли. Ты решила, куда дальше?
— Нет еще, — Аньель обняла колени и прижала к груди. — Не решила, — отвернулась, пряча лицо.
— Может, вернешься? Хватит с тебя приключений, егоза.
— Домой? — тихо пробурчала она.
— Ну да, к родным.
Аня резко обернулась и зыркнула на цесаревича.
— Не вернусь я, Ной. Как ты вообще додумался спросить? — бросила она сквозь зубы.
— Но они же твоя родня. Вы одной крови. Ближе них у тебя никого нет, — Нойко, опешив, отстранился. — Там твой дом.
— А вот ты почему из дома ушел, а? — огрызнулась она и дернула крыло поближе к себе, укрываясь. Ливень тарабанил все так же.
Нойко вздохнул.
— Там нет моих родных, понимаешь?
Аньель усмехнулась и закатила глаза.
— Да-да, там всего лишь те, кто тебя воспитал, — фыркнула она. — Кто тебя не унижал, не бил, не заставлял делать то, что не хочешь, быть тем, кем не хочешь, — шипела она, отвернувшись. — Всего лишь те, кому ты был дорог. По-настоящему дорог. Без всякой крови, клана, родства.
— Ты не поймешь, Ань, — Нойко махнул рукой и, откинувшись, поудобнее уселся под деревом. Крыло, накрывавшее Аньель, поднялось, и она вынуждена была тоже подвинуться к дереву от дождя. — Мой дом там, где Люцифера. А Изабель и Лион всего лишь растили меня потому, что я херувим.
Аньель наклонила голову, подперла щеку коленом.
— А может, потому, что родная мать отказалась от тебя? Продала ангелам. Ведь если ты прав, то родила тебя Люцифера. Не просто какая-то женщина, а та самая дикая гарпия. Быть того не может, что она не сумела тебя защитить, — тихо-тихо, опасаясь бурной реакции, прошептала Аньель.
Нойко закусил губу и отвернулся, уставившись в крыло.
— Понимаешь, цесаревич? — выдохнула она. — Прежде, чем срываться в свой дурацкий поход, ты подумал, нужен ли ты ей вообще? Подумал?!
Нойко отвернулся еще сильнее, зажмурился, тяжело выдохнул.
— Люцифера или нет, она отказалась от тебя. Отказалась и забыла. Как многие матери, — она протянула было руку, желая утешить, хоть как-то смягчить свои слова.
— Тебе не понять! — зло процедил он сквозь зубы. — Она была пленницей Изабель тогда, она не могла меня защитить!
— Куда там мне до понимания, — усмехнулась она, убирая и пряча руку. — Меня же «свои» воспитали. Кровные родственники. Для которых я — вещь, товар, который нужно продать подороже. Род тот самый продолжить, кровь эту дальше пустить, — бурчала она, подпирая коленом щеку. Искоса смотрела на цесаревича, грустно пряла ушами. — Они ж меня не продали сразу — не сумели.
