— Я много путешествовала, Ной, очень много. Я ведь обещала привезти тебе тысячи интересных историй о мире, который за пределами империи. О мире, который ты когда-нибудь увидишь, — она осторожно высвободила руку и коснулась его щеки. — Правда, ты уже совсем вырос из моих сказок и колыбельных. И вряд ли даже помнишь их.
— Я помню все. И никогда не забывал о тебе. И ждал каждый день, проверял, искал. Тринадцать лет, Ева, все тринадцать лет, пока не понял, что ты не вернешься, — цесаревич поджал губы и грустно посмотрел на паучиху.
— Но я здесь.
— Да.
— И я страшно голодна. Может, вы разведете костер? — Ева перевела взгляд на козочку, стоящую в нескольких метрах и задумчиво шмыгающую от холода. — У меня есть рыба, ее хватит и на вас с Аньель.
Козочка встрепенулась. Она не называла свое имя, цесаревич их не представлял. Но потом одернула себя, вспоминая — Ева знает все.
— Да, конечно, — Нойко отпустил ее и заметался по берегу в поисках всего необходимого.
Ева присела прямо на землю и, сняв с пояса нож и рыб, связанных паутиной, принялась за них. Заметив замешательство Аньель, поманила ее рукой.
Козочка медленно подошла, но осталась стоять. Под ногами грязь и мерзкий снег, а одежда Евы чиста, без единого пятнышка. Не пачкается, не мокнет. Аньель осторожно огляделась. Повсюду были следы сапог цесаревича и ее собственных копытцев. Но следов Евы не было.
Мираж или сон?
* * *
— Что ты будешь делать дальше, Аньель? — паучиха следила за жарившейся рыбой, пока Нойко возился с ночным костром, вдруг всерьез решив остаться до утра на берегу.
— В смысле? — козочка вскинула голову и непонимающе уставилась на незнакомку.
— Ты хотела найти меня. Вот я здесь. Что ты будешь делать дальше? — огонь рядом с Евой отчего-то искрил лиловым, но едва различимо.
Аньель поудобнее села и честно задумалась. Куда идти? Нойко она не нужна, обуза только, спать не дающая. То кошмары, то паника, последние дни от них не было даже отдыха, а цесаревич не мог уснуть от ее криков и плача и полночи метался, боясь, что ее услышат охотницы. Довольным от общения он тоже не выглядел. Вполне разумно будет разойтись по разным дорогам в следующем округе. Но куда она пойдет? Кому она нужна? Разве что дома, как игрушка, наследница, товар, который можно выгодно продать, удачно выдав замуж. Но возвращаться было все равно что признать свою абсолютную никчемность. Покориться. Смириться. Проиграть.
Козочка потерла ладонями рожки, успокаиваясь. Нет. Нет. И еще раз нет. Никуда она не вернется. И пусть хоть ее украдут, пусть хоть погоню посылают — не вернется! Пути назад нет. Только… куда?
