— Ноема моя, — покачал мой муж головой и с трудом улыбнулся. — Не знала голода, годами вынужденная сама добывать пропитание себе и детям? Не знала страха, когда люди гнали тебя камнями, насмехаясь за мужа, проповедующего неугодное? Была согрета, когда годами не видела меня, занятого неясной тебе работой? Лоно твоё…
Горячая ладонь легла мне на живот, почти полностью накрыв его. Муж отвёл глаза, боясь выдать в неярком свете слёзы, и с горечью сказал:
— Лоно твоё знает боль рождения титанов.
Горячая ладонь там, где появляется жизнь, напомнила ужас и смятение появления на свет первенца. Заливающую ноги кровь, резкую боль, сворачивающую мир до единой перекрученной нитки, соединяющей жизнь и смерть и проходящей через меня. И чувство давления, и натяжение, и боль, когда, не выдержав, плоть, рвётся, словно ткань. И слабость, равную которой не знало тело. Слабость, заполняющую члены. И туман перед взором. И страх и беспомощность, дерущие на части сердце, когда напряжённый комочек красного цвета неловкими рывками ползёт на грудь. Не открывая глазок, словно котёнок на тепло.
Я замотала головой, прогоняя видение, и прижалась к мужу:
— Нет, господин мой! Не тем измеряется счастье и несчастье жены! Не числом труда, наслаждений или богатств! Счастье — быть понятой. Счастье — смотреть на мужа и детей и удивляться им, и восхищаться. Счастье — чувствовать себя любимой. И это ты дал мне сполна, мой господин. Ты и дети, благодарные за жизнь и дом.
Мой муж, мой бог и господин, прижал меня к сердцу. Мои обнажённые плечи, уже саднящие от неумелой ласки сильных рук, обдало теплом — ласковым, лечащим. И я закрыла глаза, наслаждаясь. Взор стал неважен — свет в окне потемнел и уже не казался светящимся сизым, скорее едва серым, а в нём непросто разглядеть друг друга.
— Ноема мой, Ноема… Столько лет вдали от тебя! Ради тебя. И — против тебя! Но сейчас ты успокоила меня. Хоть эту вину сброшу с плеч. Как ни тяжело тебе было ждать, но ты смогла стать счастливой! Пусть благодаря не мне, а себе же — умеющей жить полно и мудро, но всё-таки, всё-таки!
— Я не понимаю, господин. Какая вина тяготит тебя? Скажи — я выпью её до дна, ничего тебе не оставив! Скажи — и этот камень я сниму с твоих плеч и положу под порог дома! Скажи мне.
Тепло его рук перетекло в меня, словно влилось ручьями, опустилось в чашу живота и там свернулось горячим озером, туго плещущимся от пробуждающегося желания. Мне хотелось вечно стоять на цыпочках возле сильного тела и чувствовать его жар, его волнение и силу чувства, так редко проникающего наружу, за оболочку скупых движений и слов. Но в спину, в обнажённые плечи хлестнул стылый ветер. Ожёг холодом. Вздрогнула. Хотела обернуться, но супруг взял в ладони моё лицо, и мне снова стало хорошо.
