Сразу все вспомнилось: коридор, собаки, овраг. И эта девочка, обнявшая мать. Я поползла на крик, поползла по мертвецам, по крови. Хотелось одного: в этой громадной страшной могиле увидеть живого человека. Но когда Вася схватил меня за руку, я невольно вскрикнула. А Вася прижался ко мне и шепчет: «Молчи, мама. Молчи. Они опять придут. Уйдем отсюда скорей...» Не знаю, как выбрались мы из этой могилы, как не наткнулись на патрулей. Видно - судьба... Я постучалась в первую хату. Открыла старушка. Она все поняла. Вымыла нас в кухне. Уложила на чердаке. А через два дня Кухаренко вывел нас из Киева... Вот и все... С тех пор Вася зовет меня мамой. Я не знаю, кто он и где его мать. Боюсь спрашивать. Пусть будет так. Теперь он мой сын. Мой единственный родной, любимый мальчик...
- Не береди себя, голубка, не береди, - обняв ее, ласково говорит хозяйка. - Ну ложись, ложись, отдохни. Умаялась небось...
Галя послушно ложится рядом с малышом.
- Так живет Киев, - чуть помолчав, говорит Кухаренко. - Сплошной ад. И не только казни. Фашисты хотят сломить киевлян голодом. Ни хлеба, ни воды, ни крупинки соли - одна кровь.
- И все же наш Киев живет, борется, не сдается! - взволнованно говорит старый учитель. Он стоит перед нами, гордо подняв свою седую голову. - Не сдается!.. Гремят взрывы в домах, занятых фашистами, бесследно исчезают их патрули, рвутся машины на пригородных дорогах, летят под откос эшелоны... Вы скажете, это делает горсточка подпольщиков? Неправда! Слушайте, что пишется в листовке:
О, Киев! Пускай на твоих перекрестках
С винтовкой в руках нам придется упасть,
Но камни родные не будут нам жестки -
Жила б только наша Советская власть!
Это клятва тысяч и тысяч киевлян. Каждый из них борется по-своему - как может и как умеет. Ломает станки в мастерских, сыплет песок в буксы вагонов, режет покрышки автомобилей, расклеивает листовки, саботирует все их мероприятия. И фашисты уже видят свое бессилие. Они откровенно расписываются в нем... Сейчас я докажу вам это их собственными документами... Дайте нож...
Он хочет еще что-то сказать, но кашляет и отходит в сторону. Кашель глухой, идущий из глубины груди.
- Туберкулез? - с участием спрашивает Пашкович.
- Не думаю, - отвечает учитель, вспарывая ножом козырек своей фуражки. - Видите ли, в одно прекрасное утро меня с сотнями киевлян погнали на восстановление разрушенного моста через Днепр. Не сговариваясь, мы решили: «Не для того взрывали, чтобы восстанавливать для вас»... Ну, надсмотрщику не поправилось вполне естественное для старого учителя отсутствие сноровки носить тяжелые бревна - он приказал избить меня. В итоге вот это, - и старик касается рукой груди.
