Мамочка взвыла, а Юречка сказал:
— Это уже разговор!
— Не надо мне тут разговоры разговаривать! Я вам сказал свое!
Я подумал: а винище-то дома есть, или Юречка выбухал? Встал его поискать и упал тут же, сил раз — и не стало как бы. А потолок передо мной кружился, и я заметил, что дышу глубоко-глубоко, но как бы вхолостую. И так обидно стало. Не умирать жалко было, а трудов своих.
И я крикнул:
— Я яичницу сделал!
— Ух, сука, молодец какой! — крикнула мать.
Тут стал слышать треск, и было у меня видение, как дед, давно уже мертвый мой дед, каким-то летом моего детства крышу дома деревянного чинит. И я такой ему:
— Так ты ж умер, деда, зачем чинить?
— Чтоб зимой не дуло, дурик, — ответил дед ласково. Если меня кто и любил в этой жизни, так то дед был, но он помер давно, еще до всей этой истории с Юречкой, батей и Афганом. В доисторическое время мое.
Вокруг деда летали толстые пчелы, они светились немножко, как светлячки.
— Ты что их выпустил? — спросил я. — Во жирные стали, а?
Но дед ничего мне не ответил, а стал дальше по крыше стучать, и тут я понял — он ничего к ней не прибивает, а просто молотком по ней хуячит, как сумасшедший.
А потом я понял, что сумасшедший — это я, потому что очнулся от того, как меня какие-то мужики крепкие поволокли куда-то. И я такой:
— Суки вы!
Хотя я про это точно не знал, суки они, или как там. Я дрыщавый всегда был, а они — ребята крепкие, тащили меня, значит, не напрягаясь, пока на лестницу не вытащили. А там мамочка такая:
— Сервант повалился, Господи!
И я такой как начал вырываться, орать что-то бессвязное, дрался там, за свободу-то свою. Одному, мне потом сказали, чуть глаз не выбил. Они как бы этого не ожидали, думали отравление у меня и слабый я, только хер там.
Юречка еще что-то говорил, но мне уже плевать было, особенно ширнули когда. Чем ширнули — ну ясное дело. Я еще какое-то время не сдавался, но очень уж маленькое. Потом как-то не до этого стало.
Бывает же, когда мыслей в голове никаких, вроде и не чернота, и не сон, а как бы ты линза такая прозрачная, и сквозь тебя идет свет, но у тебя по этому поводу мнения нет.
Вот и сквозь меня текли ступеньки, плевки, деревья, санитарские ноги в свинокожных ботинках, соседи злые, как собаки, но я как бы не думал, что это все касается меня, а существовал отдельно, таким волоском сорванным, крошкой хлебной, камушком отколовшимся. Я вроде бы что-то видел, потом вырубался, потом опять что-то видел, но не смотрел. Хорошо слышал биение своего сердца. Они меня в тачку засунули, и меня там сблевало, но ребята как-то с профессионализмом отреагировали.
