— Не помню. Сказал и все.
— Это значит, что хоть я и свободно рожденная анбыги, у меня есть долг. Перед племенем. Понимаешь, если бы я родилась второй, нет, если бы вместо Пашки у меня была сестра, то она родила бы анбыги. А я была бы полностью свободна. Но так бывает, первые двое — сыновья.
'Так бывает', проговорил в голове Кирилла голос отца Ольги…И все закивали, соглашаясь. А Максим лежал на его будущей жене, мерно двигаясь. Вдвигаясь в нее. Чтоб зачать нового анбыги.
— Моя мать. Наша. Она ушла от анбыги, потому что не хотела терять мою свободу. Считала это несправедливым. Сыновья остались с отцом. А я уехала с ней. Она говорила, нельзя, чтобы сердце — потом. Сердце должно быть на первом месте.
— А ты? Почему ты тогда здесь?
— Я анбыги, — просто ответила Ольга. Помолчала и в ответ на хмурое молчание продолжила, — бабушка позвала меня, я училась в школе. Я поехала познакомиться с братьями. И с бабушкой. Мы поговорили. Я поняла, как правильно поступать. Так что. Да, я анбыги. Настоящая. И буду твоей женой. Что молчишь? Передумал?
Последнее слово сказала голосом неприятным, с насмешкой.
Кирилл сел, спуская ноги. Притянул ее за руку, усаживая рядом.
— Не дождешься. Я сказал — навсегда? И пусть сердце потом, фиг с этим.
— Почему же потом… — Ольга коснулась его живота, голос снова изменился, стал низким, бархатным, тек, как змея по траве, рука опускалась все ниже, — ты уже получил мое сердце. Поэтому и увидел Хаашику, чтобы убить ее.
— Подожди, — но сам он ждать не хотел и не мог, ложась и глядя, она садится сверху, как статуя, освещенная мраморным светом луны, — по-дож-ди-и-и… кого я убил, когда? Дальнюю Сиверко? Что это значит?
— Девочку. Ты не понимаешь, кто она? Какие же вы все… мужчины…
Ему уже было все равно. Опять она делала так, что он потрясенный, тонул в собственном изумлении. Эта прекрасная, сладчайшая, совсем его женщина, сама так хочет. А еще — он у нее первый.
Ольга застонала, выгибаясь и втискивая пальцы в его каменные плечи. И он, под накатывающей волной, вдруг понял, сам еле сдерживая стон, подался к ней, складываясь, как нож, прижимая ее ягодицы согнутыми коленями.
— Да-вешняя. Оля Сиверко-ва. Хаашика. Это ты, да?
— Я, любимый. Я до тебя.
Вместе они упали на перину, кровать отозвалась нестройным каскадом звуков.
— О-о-о, — сказала Ольга после тишины, полной хриплого дыхания, — о, какой же ты, мед мой, мой мальчик, сладость моя, ох и попадет нам от папы, если вдруг. Пора мне.
