— Лучше, если попасть между позвонков, у молодых тварей их видно, проступают гребнем. У старых — под шерстью не разглядеть. Вот здесь, — Хёнрир показывает на собственной шее, — ближе к затылку. К загривку ниже слишком широкие мышцы, будет сложнее перерубить. С точностью мы тоже потренируемся.
Есть еще кое-что, что не дает Эрлин покоя.
— Хель говорила, старые силовые нити в твари можно даже увидеть и потрогать руками, — говорит она. — Можно перерубить, тут же, у позвонков, то есть не магией пережать, а прямо так?
— Да, — говорит Хёнрир. — Ты разве не видела никогда?
В его голосе заинтересованность и неожиданный подвох. Так, словно рассчитывает показать. Он поведет её к тварям?
— Нет, — говорит Эрлин. — Я видела силовые нити только на уровне магии.
— Хм, — говорит Хёнрир.
И вдруг зачем-то садится прямо на землю, начинает стаскивать сапог.
— Что ты делаешь?
У Эрлин сердце останавливается, потому что она понимает сама, но это же… так невозможно!
— Сейчас покажу, — очень спокойно говорит он.
Собирается показать на себе?
Хочется заорать: «Да ты сдурел?! Не смей! Нет!» Но Эрлин только стоит, закусив губу, наблюдая, как он закатывает штаны до колена.
Еще пару мгновений кажется — нет, он шутит, он не может…
Силовые нити в его теле куда более старые, чем в любой твари. Глаза и левая нога от бедра.
Не шутит.
Хочется отвернуться.
Хёнрир бросает на нее быстрый взгляд, достает нож из ножен у пояса, и совершенно равнодушно режет поперек голени сбоку. Кровь…
Порыв — зажмуриться, заорать, убежать отсюда. Эрлин не хочет смотреть. Но не смотреть не может. Только старается справиться со спазмами в животе.
— Зачем? — шепотом говорит она, голова кружится.
— Показать, — говорит он спокойно.
Разводит края раны, поддевает концом ножа что-то в глубине и вытягивает.
— Вот.
Белые упругие ветвящиеся нити. Тянутся, пульсируют, словно жилы, смотреть на это невыносимо до тошноты. Эрлин передергивает.
— Разве тебе не больно? — спрашивает она, пытаясь отвести взгляд. Не отвести.
Хёнрир убирает нож и накрывает рану ладонью. И только сейчас, кажется, сам начинает дышать.
— От боли можно отгородиться, — говорит он, — как и от всего остального. Просто понимаешь, что она есть, но не мешает. А ты молодец, у тебя крепкие нервы. Боишься, зеленеешь, но держишься. Я как-то пытался показать Свельгу, он тоже интересовался, так его стошнило прямо на месте.
Ухмыляется. Убирает ладонь. Вместо раны на ноге лишь бордовая полоса, края сошлись.
