Виктор же вел себя тихо. Он отдал соседу рюкзак, с которым пришел к Инне, на поисках работы поставил жирную точку и окончательно превратился в сибарита. Одевался только в заграничное, курил исключительно «Мальборо», часто фыркал, вид имел печально-недовольно-заносчивый, кофе — тройной — пил в самой престижной кофейне, в которую со всех концов Харькова стягивались такие же вальяжно-печально-недовольные седовласые и крашеные крючкообразные парниши в американских джинсах, с изрядно помятыми лицами, желтыми зубами и вздернутыми плечиками. Супруге Виктор никогда не перечил — видимо, это было одним из обязательных пунктов его нового имиджа. Он с кривой усмешкой выслушивал угрозы о том, что она завтра же подаст на развод, и тут же без зазрения совести брал деньги из секретера и топал в ресторан. В ресторане с купеческой широтой заказывал картофель с луком, жаренный на сале, свиную отбивную на косточке и самый дорогой коньяк. Шипящий на сковороде картофель Виктору выносил сам шеф-повар в сопровождении двух официантов, вернее, вывозил на тележке. Виктор ковырял картошечку вилочкой, пробовал, задумывался, поднимал глаза к потолку, снова пробовал, долго двигал челюстями, хмурился, а повар стоял в почтительном ожидании. Да и было за что стоять — этот клиент оставлял в кабаке весьма щедрые чаевые. Заканчивалась сцена всегда одинаково: Виктор клал вилочку на стол и легонько хлопал в ладоши, будто нехотя, и снисходительно-покровительственно приговаривал: «Сегодня чуток недосолил» или «Лучка бы побольше надо… в следующий раз учти…» Повар лучезарно улыбался и, бормоча под нос: «Альфонс хренов», ретировался в кухню. Альфонс наедался, напивался, швейцар грузил его в такси, и через пять минут таксист тормозил у подъезда, взваливал уже заснувшего пассажира на спину и тащил на третий этаж, где его ждали три рубля, а дальше…
«Дальше» тоже всегда было одинаково — Инна набрасывалась на мужа, обзывала его последними словами, швыряла посуду, грозила разводом, мол, он ей все нервы вымотал. Но, видимо, не все, потому как, стоило супругу прийти в нормальное состояние, он ей наливал и они мирились. И гостей приглашали. Или с сотрудницами Инны — Витя женщинам очень даже нравился — шли в какой-нибудь кабак, ухарски проматывая честно и нечестно заработанные деньги. А страну в это время семимильными шагами топтала «перестройка», оставляя после себя выжженные души, неосуществленные желания и неуверенность в завтрашнем дне. Пройдясь электрическим шокером по мозгам советских людей, у кого-то она что-то подправила, кого-то сделала умнее, сообразительнее, кого-то вконец отупила, озлобила или разум отняла, а вот Инну и Виктора закружила в вакханалии пьянства. Это не предвещало ничего хорошего. И Аня, обескураженная и насмерть испуганная возвращающимся ужасом, держа братика на руках, забивалась в дальний угол и сидела тихо, пока приползшие домой мать и отчим не угомонятся.
